После пяти лет службы появлялась возможность уйти чистым. Еще через определенное время, не помню, то ли пять, то ли десять лет, можно было надеяться стать гражданином этой страны. А если не удастся, то уж справку о том, что такой-то прошел службу и отправляется по месту жительства, они наверняка выдают. Свидание же с родными детками и их матерью, моей законной женой, чьей фамилией я украсил свой паспорт, откладывается на неопределенный срок. Осталось только связаться из ближайшего города с Чичи и передать ей пламенный привет, с новыми координатами для связи со мной. Работа есть работа.

Молоденький начальник оперативной части или по лагерному опер, а еще «кум» — Николай Николаевич Краймондович о смерти Данилы узнал с самого утра. Горевать по этому поводу не стал. Покойный много попортил крови и статистической отчетности, но и особо не злорадствовать. Чего уж там. Смерть человека, даже такого, как смотрящий зоны, совсем не повод для веселья. Еще не известно, кого воры поставят на место покойного.

Он составил оперативное сообщение и согласно инструкции, разослал его по всем заинтересованным ведомствам. После этого тяжко вздохнув, поплелся осматривать место преступления и проводить первичные, связанные с сохранением следов и улик, следственные действия. Данное мероприятие, как и изрядно надоевший мороз, и те же самые лица, и смертельная скука настроения не добавляло. Но служба есть служба.

«Служил бы сейчас в уголовном розыске, — под скрип снега с тоской думалось ему. — Сидел бы в тепле, сочинял туфту про «службу дни и ночи» или душевно выпивал с сослуживцами, отмечая очередную годовщину победы над преступностью…»

Развлекая себя этими тягостными рассуждениями, он пришел на место преступления — в зековский, не отапливаемый туалет.

Окоченевший труп Данилы лежал в светлой куче дерьма и черной луже застывшей крови. Поза очень неестественная, какая-то вывернутая. Один человек с таким жилистым и хитрым воров вряд ли бы смог справиться. Но это пусть уже решают прокурор и следователи. Чтобы им было легче, до прибытия прокурорской группы, решил ничего не трогать и не убирать, чтобы была видна полная и ясная картина места преступления.

Старым фотоаппаратом ФЭДом, из разных точек, на всякий случай пощелкал картинки, уделяя особое внимание предполагаемым следам. Потом выставил охрану и чертыхаясь отправился в свой кабинет писать бумаги и дожидаться начальства.

Принимать решение очень не хотелось и не потому, что он боялся ответственности, вовсе нет. Просто ситуация была уж больно нетипичная.

По разноречивым донесениям осведомителей, ссоры, как таковой, между двумя коронованными ворами не было. Хотя один, подспудно обвинил другого в пристрастии к музыке исполняемой сладкоголосым гомосексуалистом. Но за пиковины не схватились и увечий друг другу не наносили. Мало того, сели перекинуться в картишки. Правда потом, этот второй, проиграл в карты общак зоны. Но было бы логичнее, если бы горло перерезали тому кто выиграл, а не проигравшему.

Конечно подозревать следовало в первую очередь заключенного Коломийца, по всему получалось, что у них проходила, скрытая от глаз непосвященных, борьба за верховное главенство, за место воровского начальника. До вчерашнего дня, никаких нареканий, кроме того, что жил он по воровским понятиям, «носил» черно-белый ромбик — перстень «отрицала» и входил в группу «стойких отрицал», в оперативной части не было.

Краймондович взял его личное дело и стал изучать.

С четырнадцати лет за решеткой. Пять судимостей. Дважды объявлял сухую голодовку, семнадцать раз — простую. Около двадцати раз помещался в штрафной изолятор. Из родни имелась только мать. Отца, как правило, у таких ребят в семьях не было, что достаточно типичное явление. Все как обычно. Склонен к побегу? Так у каждого «отрицала» на личном деле имелась такая полоса…

Что-то здесь для него не складывалось?

Он решил вызвать и детально допросить главного подозреваемого. Но до детального разговора по душам, под протокольную запись, дело не дошло. Должно быть — не судьба.

Телефон стал трезвонить, где-то через час, после того, как он разослал сообщение об убийстве Данилы Снежкина по прозвищу «Белокаменный», так называемого «пахана или смотрящего зоны».

Кабинетные начальники подавляя зевоту, с волнением слушали его сбивчивый рассказ, в виде служебного рапорта. На всякий случай, строгим голосом предупреждали его, что в случае чего, подразумевался бунт заключенных, головы ему не сносить.

Чтобы до него быстрее доходил смысл высказываний начальников, материли его с неимоверной силой.

Предлагали подослать подкрепление. Он пока отказывался.

Ближе к обеду, позвонил дежурный по управлению, сообщил приятное известие. В колонию уже выехала группа разнообразных начальников с «Самим», а также следователь прокуратуры с надзирающим за их учреждением прокурором.

Пожалев его, от себя добавил, если он со вчерашнего еще похмельный и с остаточными алкогольными явлениями… Не дай бог с запахом, пусть срочно выпьет пол-литра растительного масла, а если не поможет, то погоны лучше самому аккуратно срезать и не давать повода для того, что бы начальники рвали их с мясом. От этого могут попортить китель, а в нём еще придётся работать на даче.

Краймондович даже обиделся на такие намеки. На том и распрощались.

В кабинет постучался конвойный.

Привели Коломийца. Но вот беда, допросить его, как положено, времени не было. К приезду начальства необходимо было привести всю документацию в порядок.

Начальник оперчасти про себя пожалел, что из-за бюрократических процедур, до контакта с «матерым уголовным волчищем», опять руки не дошли. Однако, коль скоро человеческий материал для пролетарской перековки доставили, пригласил его в свой кабинет.

На чистом, русском языке, что нашло подтверждение в протоколе о привлечении к ответственности, за неподчинение администрации ИТУ, влепил своей властью, десять суток ареста и направил в штрафной изолятор.

— Читай… Распишись, что ознакомлен, — он с невозмутимым видом пододвинул бумагу. — Если не согласен, можешь написать свое мнение.

— Что там, начальник?

Рысак хотел казаться равнодушным. Но глаза уже бежали по тексту постановления.

— Десять суток штрафного изолятора, — буднично и спокойно ответил «кум».

И чуть ли не с обидой просил: — А ты чего ждал? Грамоту тебе или направление в санаторий за то, что уклоняешься от работы, не идешь на контакт с администрацией? Остаешься с антисоциальными установками?

— Да это беспредел!

Задохнувшись от возмущения закричал Рысак. В доказательство своих слов, он уже совсем было, хотел порвать на себе рубаху, но передумал. Рубаха-то была почти новая. Всего второй год как ношена.