«Мне снится альма-матер – ВГУ…» Мне снится альма-матер – ВГУ, примерным я студентом не был, каюсь. Но радостный, счастливый на бегу учусь, экзамены сдаю, влюбляюсь. Нам прошлое потом предъявит счёт безжалостно, что грусть берёт поныне. Я и во сне никак не сдам зачёт по трижды мучавшей меня латыни. Не всё, как надо, я тогда постиг, врывались в жизнь различные моменты. Но благодарен я судьбе за миг, за миг, в котором нищим был студентом. И, повзрослевший, понял я теперь: в полуголодной юности, раздетой мы сыто, мудро жили, без потерь, и лишь тогда, тогда я был поэтом. О ВГУ! Для нас священ твой сан. В твоих стенах наш дух ещё витает. …И полусумасшедший Исаянц ещё взахлёб свои стихи читает. «Декабрь лютует!» Декабрь лютует! Лютует! И снег под ногами хрустит — как будто зима салютует, как будто бы осень грустит. И в этих морозах суровых понять и увидеть должны: глаза – неизбежность сугробов, душа – неизбежность весны. Белый танец Белый танец, танец белый, парень с девушкой кружит. И стою я оробело, и никто не пригласит. Некрасивый и ушастый, я один стою в толпе. Танцевать хочу ужасно, и мне так не по себе. Белый танец, танец белый… Это, кажется всерьёз. Потому и оробел я, и обидно мне до слёз, что никто не приглашает, я растерянный такой… Рядом счастье проплывает, насмехаясь надо мной. Снегом времени заносит жизнь, те юные года. Но сидит во мне занозой белый танец навсегда. Лошади …Кони шли на дно и ржали, ржали, Все на дно покуда не пошли. Вот и всё. А всё-таки мне жаль их, Рыжих, не увидевших земли. Борис Слуцкий А всё же лошади те выжили… Когда тонули корабли, до берега добрались рыжие, стряхнули воду – и пошли! Они пошли бродить по свету, пошли разгуливать печаль. Мне кажется, свистит не ветер, — а лошади – галопом – по ночам. Они бегут от глупой смерти, от океанской злой воды, как убегает грусть от смеха, как всё живое от беды. Я их за городом встречаю, пасутся мирно на лугу, и, грустно головы склоняя, о прошлом память берегут. И поднимают к небу морды, ведь небо – океан – родня… Я лошадей не видел мёртвых, они бессмертны для меня. «Года, минутами шурша…» Года, минутами шурша, блуждают где-то в мирозданье, где бродят первые свиданья и в сны приходят не спеша. И в этой лунной тишине звезда щеки моей касалась. А мне, наивному, казалось: ты возвращаешься ко мне. «Я постарел на три разлуки…» Я постарел на три разлуки, я опоздал на сотню встреч. Как новой избежать разрухи? Как мне прошедшим пренебречь? Оно – мой камень преткновенья, не обойти, как ни крутись. И будущее – не спасенье! От прошлого в нём не спастись. За мною будут вечно следом лететь из юности мечты, наивные полупобеды и недолюбленная ты. Как бились в крике эти руки, я что-то всё сказать хотел… …Я постарел на три разлуки и на печаль я повзрослел. «Осенние ветры подули…» Осенние ветры подули и юность умчали мою. Мечты и надежды уснули в далёком тщеславном краю. Всё проще, иначе с годами, и трепет душевный угас. Легко распрощавшись с мечтами, о них я жалею сейчас. И в жалости этой нелепой тень юности бродит порой. Но есть надо мной ещё небо, и солнце ещё надо мной. «Мы все у времени в долгу…» Мы все у времени в долгу: мы не ценили, что имелось. Небрежно, как-то на бегу швыряли дни, как будто мелочь. Что было – не вернет никто, душа замрёт не раз тревожно. Давно ушедших дней итог переиначить невозможно. Пусть не закончился полёт под всплеск рассветов и закатов. Мы упустили время… вот настиг нежданно час расплаты. «Снег юности кружился надо мной…» Снег юности кружился надо мной весёлый, словно детский стих. Взахлёб ловили мы его с тобой… снег зрелости меня настиг И одарил навечно сединой, забыв, что был и я огнём. Снег старости летает надо мной — снежинки юности я вижу в нём. |
