– Странно, – Виктор почесал затылок, – Кто бы это мог быть?

– А имя своё этот странный человек сказал? – Маша схватила Виктора, готового выйти, за руку, удерживая; недавно в Подмосковье объявился маньяк, нападал на девушек, насиловал, убивал. Виктор был, конечно не девушкой, но кто знает? Лариса вытянула и без того массивный подбородок, напрягая нижнюю челюсть полным безразличием:

– Да. Миха.

Маша прижала руку ещё сильнее:

– Миха?

– Миха? – Кранчевский сморщил лоб, но уже через мгновение засветился, – Ах, ну да! Миха! Маша, наш пятый жилец. Его Юрок откуда-то выцарапал. Первокурсник.

– Вот именно выцарапал, это определение подходит вашему Михе больше всего. Видок у него, скажу – не самый приветливый, – Лариса объясняла Маше своё впечатление от парня, пугая и настораживая. Но Виктор мимикой показал что он – герой и вышел с дачи.

Девушки наедине переговаривались всё на ту же тему внезапно появившегося гостя, когда через пару минут Виктор втащил в дом чемодан и разговаривая с тем, кто стоял на веранде, не показываясь:

– Это тебе повезло, Миха, что я был дома. А то мог бы всю ночь замок целовать. Я же тебя только завтра ждал. Что же ты не предупредил?

С веранды донеслось непонятное объяснение, похожее на оправдание что получилось, как получилось. Виктор на конкретном ответе и не настаивал, дружелюбно пригласил:

– Проходи! Я тебя сейчас с девушками познакомлю.

Шумкин на предложение не отреагировал, молча стоял и осматривал красоты дачи. Лицо его ничего не выражало, отчего эта маска безразличия не позволяла понять нравится парню то, что он видит, или нет. На улице резко опустились сумерки, как это бывает в начале осени: солнце, кажется, всё ещё ярко светит, день не хочет заканчиваться, как вдруг, стоит только макушкам елей поглотить светящийся диск, мгновенно сереет, и воздух становится непрозрачным и прохладным. С улицы через открытую дверь потянуло сыростью. Маша поёжилась и глазами указала Виктору на гостя. После повторного предложения войти, Миша протиснул в дверь сначала большущий рюкзак, такой, какой берут в походы туристы, потом ввалился сам. Приветствие юноши было сухим, взгляд всё также безразличным, а голос неприветливым. На девушек смотрели красные глаза на мясистом лице, уже сейчас, в столь молодом возрасте, побитом рытвинами прыщей.

– Лариса, пожалуйста, не уходи пока, – шепнула Маша Королёвой, скрываясь на кухне. Лариса последовала за ней, согласно кивнув. Тем временем Кранчевский повёл Шумкина в его комнату.

– Да уж, коммуникабельным этого Миху никак не назовёшь. Мне трудно представить, как он вольётся в общий коллектив, – задумалась Маша. Зная соседей жениха не один год, девушка пояснила гостье, что атмосфера отношений на даче всегда носит характер скорее весёлый и непринуждённый. Такая беспечность и легковесность восприятия жизни с имиджем приезжего никак не сочеталось: Шумкин был хмур и натянут.

Лариса присела сверху на длинный дубовый стол посреди кухни и согласно поддакивала. И хотя Королёва из всех жильцов дачи имела возможность хорошо познакомиться пока только со Стальновым, от Володи уже была наслышана про его друзей по даче и существующую среди них раскованность. Поэтому ей тоже с трудом представлялось, что с новеньким парнем удастся разговаривать также запросто, как это получилось сегодня с Виктором, или как это было со Стальновым.

Пока ребят не было, девушки достали со шкафов тарелки, вилки, Маша принялась чистить картошку. Её решили теперь варить, чтобы казалось больше. Лариса безнадёжно шарила по ящикам в надежде отыскать спрятанные где-нибудь остатки провизии. Случайно натолкнулась на банку сгущёнки, её тщательно припрятал как «нз» – неприкосновенный запас, Галицкий, сомнительно осмотрела её, поставила обратно в шкаф, но на видное место.

– Это, в лучшем случае, подойдёт для завтрака. Нам бы чего посолиднее, вроде тушёнки, на худой конец «завтрака туриста». А этим, – Маша кивнула на банку концентрированного молока в голубой этикетке, – мужиков не накормишь. Ладно: порежь мелко колбасу, батон, ну и вот, картошка сварится…

Маша на секунду отставила картошку, выложила из сумки на стол принесённые продукты, Лариса кивнула, принялась резать на доске узенькими полосочками. Варёная колбаса ломалась под руками, пласты выходили не только тонкими, но и обрезанными. Глядя на такую нарезку, Маша расстроенно махнула:

– Как нарезала, так и будет. Всё равно есть. Эх, нам бы сейчас хоть пару помидорчиков, – посетовала она, стараясь срезать шкурку с картошки как можно тоньше.

– Девчата, живём! – громко произнёс из коридора Виктор и зашёл на кухню с рюкзаком Шумкина, – Миха тут столько всего понавёз, налетайте!

Девушки удивлённо переглянулись, дождались пока Виктор поставит рюкзак на одну из лавок у стола, с любопытством стали рассматривать то, что открылось взгляду, как только отстегнули замок. Рюкзак был полон провизии. Тут стояло две трёхлитровых банки солёных огурцов, лежали свежие помидоры, кругаль домашней колбасы, уже нарезанный твёрдый сыр. Отдельно в кастрюльке были уложены с десяток сваренных яйц. В стеклянной банке с натянутой полиэтиленовой крышкой насыпана пшённая крупа. Отдельно в пакетах лежали гора домашних пирожков и шмоток сала, завёрнутый с особой тщательностью.

– Это я ещё выгрузил под лестницей свежей морковки, лука и свеклы, – светился Виктор, объявляя.

– Запасливый ваш Миха оказался, – Лариса взяла сало на руку, покачала, взвешивая на прикид, – Точно кило есть. Надолго хватит.

– А это что такое? – Маша указала на появившееся в рюкзаке горлышко, – Водка что ли?

Виктор достал бутылку, посмотрел на мутную жидкость, заулыбался:

– Не, девчата, это не водка, это самогон.

Маша и Лариса ссупонили брови и синхронно сложили руки крестом перед грудью. На правах невесты Маша принялась возмущаться:

– Что это ещё за фокусы, Витя? Я надеюсь, с приездом этого нового юноши, сухой закон на вашем корабле не изменится? Или я ошибаюсь?

– Нет, – раздалось у всех за спиной. Шумкин, щурясь от яркого света лампы на кухне, говорил, как нашкодивший ребёнок: оправдываясь, тушуясь, – Я вообще не пью. Просто… это… дедушка у меня… вот мама и… помянуть, – он уставился в одну точку за окном, на глазах парня были слёзы. Кранчевский сделал жест глазами. Обе девушки вздохнули. Шумкин так и стоял у двери на кухню и ничего и никого не видел. Лариса подошла к юноше, положила руку на плечо:

– Миша, ты прости, мы не знали.

Парень уронил голову и тут же на пол закапали слёзы, сдерживать которые он больше не мог. Миша так и стоял: широкий, тяжёлый и плачущий, а все смотрели на него, не зная, как утешить. Потом Виктор вывел его из комнаты, повёл на веранду. Девушки услышали как заскрежетали по кафелю стулья, и как грузно ребята сели. Начался непростой мужской разговор, при котором голос Кранчевского падал до траурного баса, а жалостные восклицания Шумкина врывались вовнутрь фальцетом. Из некоторых услышанных фраз девушки поняли только то, что умерший дед был самым любимым человеком в жизни Шумкина.

– Ничего, ничего, пусть выплачется, – согласилась Маша и заново принялась за накрытие стола, используя теперь для этого часть привезённой провизии; неожиданные поминки предполагали то, что ночевать сегодня на даче будут вчетвером.

– Я пойду тогда папу по телефону предупрежу, – сообщила Лариса и вышла в гостиную. Уже через минуту Маша услышала, как девушка разговаривает с отцом.

– Да уж, дача… – проговорила Маша задумчиво, оглядывая общий порядок и комфорт. В их время далеко не все, даже в городах и даже в таких, как Москва, имели телефоны.

Длинный барак изнутри был ещё более неприветливым, чем снаружи: обшарпанный коридор c невысоким, просевшим потолком из балок, пожелтевший линолеум, перекошенные рамы дверей, беленные на сто рядов стены и крашенные разными тонами белой краски окна… Студенты, зайдя вовнутрь, переговаривались шёпотом, не дерзя высказать вслух свои впечатления. Подвижный, как ртутный шарик, председатель совхоза Ветров взял на себя роль гида и не умолкал, объясняя расположение комнат и мест общего пользования. Впрочем, мудрить тут было нечего: правая от входной двери половина барака состояла из комнат на пять человек, левая из комнат на десять. В большие был дан приказ заселяться девушкам. Ребята и преподаватели должны были поселиться на половине, состоящей из маленьких комнат. Туалеты были в каждом крыле отдельные, по пять кабинок. Тут же, в отдельной комнате, стояли умывальники, с десяток на крыло. Пока туалеты и умывальные комнаты стояли открытыми и чистыми.