– По нужде предлагаю женщинам ходить в левое крыло, мужчинам – в правое, – посоветовал председатель, раскидывая руки. Толпа согласно кивнула, повернув головы в нужное каждому направление. Женская комната закрывалась двумя дверями: из коридора в умывальную и далее в туалеты. Мужская – только одной: между коридором и умывальниками.

– Наша нужда будет озвучена громче, – пошутил Штейнберг, похохатывая.

– А шыто это зынашит нужыда? – тихо переспросил Серик Армена.

– Это он про туалеты. Нам – туда, где больше дует, – Малкумов указал на конец коридора направо от входной двери и ближе к ней. Там же, прямо перед дверью в туалеты, была подсобка, где хранились матрасы и постельное бельё. Как объяснил Пётр Николаевич, дверь в барак на ночь требовалось запирать на ключ изнутри, дабы избежать вторжения посторонних. Откуда могли в голом поле, где на десятки километров не просматривалось ни одного жилья, взяться посторонние, председатель не уточнил. Тут же нашлись два добровольца в виде дежурных по бараку, в обязанности которых вменялось следить за дверью вечером и утром на протяжении всего времени сельхозпрактики. Ими оказались преподаватель лыжного спорта Тофик Мамедович и Татьяна Васильевна, медсестра. На ухо Ветров посоветовал декану селить ближе к двери преподавателей. На вопрос Горобовой «зачем» председатель ответил снова неконкретно, предполагая ситуацию «на всякий случай». Что могло под этим скрываться, оставалось только догадываться, но для всех Ветровым было дано официальное указание: в случае пожара выбивать окна и выпрыгивать через них наружу, не дожидаясь приезда пожарных.

– Он что сам идиёт, или нас таковыми считает? – Штейнберг украдкой покрутил указательным пальцем у виска за спиной у председателя, обращаясь к маленькому Ячеку. К разговору начальства ребята прислушивались от самого входа в барак, не торопясь, как прочие, расселяться, – Зная какие у них тут дороги, пожарные приедут в лучшем случае, чтобы зафиксировать пепелище. Понятно, что прыгать будем в окна.

Но тут проскрипел нудный голос Гофмана:

– А про железные решётки Вы что забыли? – спросил он Ветрова. Горобова, которая слышала о такого рода защите в первый раз. Посмотрела на заведующего кафедрой с благодарностью; впервые дотошность Владимира Давыдовича носила положительный вектор направленности. Затем посмотрела на председателя. Николай Петрович был, похоже, застигнут вопросом врасплох, ибо нахмурил лоб:

– А разве их не спилили?

Гофман медленно и внятно покачал головой, отрицая. Председатель скоренько прошёл в одну из ближайших комнат, удивлённо подёргал за железные разводы решёток, сморщил нос:

– Это я завтра же сварщиков подгоню. Пережитки прошлого, – улыбнулся он Горобовой, извиняясь. Про детали этого самого прошлого уточнять не стал, попросил Штейнберга и Ячека, хвостиками проследовавшим за начальственным корпусом в комнату, подёргать окна снаружи; вдруг, да откроются. Хотя что это меняло при наличии защитных железяк на окнах? Но спорить рассудительный Юлиан Соломонович, украинец по паспорту, не стал. Он кивнул Мише и ребята вышли наружу, где, со стороны террасы, попробовали вышибить окна плечами. Рамы заскрипели, но не поддались.

– Изнутри будет проще выбить, когда спилят решётки, – доложил Юлик, вернувшись. Ячек подтвердил.

Разрулив и этот вопрос, Горобова попросила Ветрова выделить ей комнату одной. Таковая мигом нашлась почти напротив выхода из здания. Тут же лишние кровати были вынесены из неё пока в коридор; на улице вовсю хлестал дождь. Решили оставить кровати и матрасы как есть, на случай, если придётся доукомплектовывать некоторые комнаты. И не зря: такой случай представился почти тут же.

Старшекурсники «забили» за собой комнату, где предполагалось место и для Шумкина, который должен был прибыть на днях. Галицкий заботливо постелил на кровать Миши матрас, сходил для него в бытовую комнату за подушкой и одеялом. Стальнов, Добров и Попович принесли постельное бельё для всех. В другой комнате поселились Шандобаев, Малкумов, Попинко, Соснихин и Савченко. Ячек и Штейнберг, задержавшиеся на входе, оказались лишними и примкнули к совсем незнакомой им компании штангистов. Миша сразу потух взглядом; ему очень хотел поселиться рядом с Сериком и Арменом, Юлик, глядя на громкоголосую компанию тяжелоатлетов, озлобился и замкнулся. Шутки тяжеловесов, рядом с которыми коротышка Штейнберг комплексовал, тут же показались хоккеисту примитивными, даже пошлыми. Бросив свои вещи на сетку кровати и притащив матрас, Юлик побрёл в кладовку снова, за бельём, разглядывая по пути комнаты и опрашивая кто с кем живёт. Кириллов и Кирьянов, заселившиеся с бегунами, предложили Юлику одно место. Оглянувшись в сторону комнаты, где остался понурый Ячек, Штейнберг отказался переехать к средневикам. Получив постельное бельё, Юлик грустный прошёл по коридору мимо своей комнаты, мимо входной двери и очнулся только тогда, когда оказался на женской половине у открытых дверей комнаты, в которой поселилась Станевич. Кивнув Ире, парень подпер дверной косяк, наблюдая за заселением. Рассматривая, как студентки шумно и весело стелят себе постели, Юлиан засожалел вслух, что нельзя подселиться к ним.

– Я бы вас от злодеев охранял, – почти попросил Штейнберг.

Станевич, понимая что Юлику плохо, оглянулась на Кашину и Масевич, голоса которых звучали громче остальных; две Иры устроились рядышком у окна.

– Девочки, а может возьмём Юлика к себе. Смотрите, у нас две свободных койки. Ну что ему мучиться со штангистами?

Кашина на такое предложение кокетливо улыбнулась, глядя на кровать напротив и тоже у окна, на которой устроилась тёзка:

– А не боишься?

– Чего? – наивная Станевич даже не допускала мысли о ревности.

– Как это чего: он – один, а нас, кроме тебя, семеро. Вот как соблазним его. Что потом делать будешь? – Ира с отвращением понюхала перьевую подушку; куриное перо от влажности пахло слёжаным, затхлым.

Юлик, до этого смотревший на девушек с надеждой, резко развернулся и пошёл на мужскую половину.

– Ну и дура ты, Ирка, – обиделась за друга Станевич, садясь к тёзке спиной.

– А мы, Ирки, все – дуры, – Кашина, кривясь от запаха, недовольно всовывала подушку в наволочку, – Ты – в том числе.

– Это почему?

– Потому, что цену себе знаем и не выбираем кого попало. Скажи не согласна? – Кашина посмотрела на всех с присущим ей надмением.

Возражать было себе во вред. Станевич молча тоже принялась за бельё, то и дело посматривая в открытую дверь коридора.

– Надо ещё для Ленуськи место забить, – вспомнила Цыганок, вернувшись в комнату со стулом, который до этого бесхозно стоял в коридоре, – Я ей вот тут постелю, – Света указала на кровать рядом со своей и слева: самую дальнюю от окна, но самую близкую к шкафу. Цыганок поставила между кроватями стул, попросила Маршал, разместившуюся в этом же ряду, но по правую руку от Светы, занять тумбочку на другой стороне. Тумбочки были одна на двоих и стояли между кроватями. Между последней кроватью и шкафом пространство оставалось свободным для подхода. Для Николиной тумбочки, получается, не было.

– Ничего, что-то придумаем, когда Лена приедет. И, я думаю, ей лучше вот тут будет, рядом со мной, – решила Воробьёва, кровать которой оказалась напротив кровати Цыганок, только не в глубине комнаты, а прямо на выходе из неё. Лиза, скромно пропустив остальных, вошла в комнату последней и обнаружила, что двух пустующих и рядом стоящих кроватей уже не осталось; место после Зубилиной, занявшей койку сразу за Масевич, было одно, и там обосновалась Сычёва. Попросить Сычёву сдвинуться Воробьёва не решалась; однокурсница казалась тёмной лошадкой и явно «себе на уме», поэтому Лиза поставила свои вещи на крайнюю кровать.

– В крайнем случае я предложу Николиной поставить вещи ко мне в тумбочку, а ты, Сычёва, положишь свои вещи в тумбочку слева, да? – Лиза смотрела просительно, указав на проход между кроватью Сычёвой и Зубилиной. Там тоже стояла тумбочка. Цыганок, попробовавшая до этого трижды кровать и матрас, предназначенные для Лены, на упругость, весело предложила: