Однако то обстоятельство, что Лев Львович со своей особой манерой шутить, при которой было трудно разобраться, шутит ли он или говорит серьёзно, неоднократно хвалил большевиков, заставляло Рудневых быть с ним осторожными. И на вечере произошла характерная для того времени история.

Мой сослуживец по банку Александр Фёдорович Циммерман произнёс милый тост, в котором со свойственным ему ораторским талантом остроумно уронил несколько ядовитых фраз в адрес большевиков. Настало неловкое молчание, после которого Елизавета Александровна Руднева, уведя в другую комнату Циммермана, сказала:

— Будьте осторожней в этом доме, ведь Николаевский и его товарищи большевики.

Со свадьбой наши наречённые торопились, почему и решено было устроить её 23 мая.

Несмотря на скудность средств, хлопот было много. Целыми днями Наташа с матерью бегали по модисткам и портнихам. Наконец настал и день свадьбы. Мы украсили, насколько могли, нашу небольшую квартирку.

Особенно, помню, много возни было с установкой столов. Гостей пригласили сорок человек, а места не хватало. Но голь на выдумки хитра. Мы поставили стол поближе к стене, у которой вместо стульев стояли сундуки, накрытые разными гардинами, и затем к нему с обеих сторон придвинули узкие столики, взятые из кофейной. К нашей радости, все приглашённые разместились в одной комнате. Сервировка была привезена ещё из Иркутска. Стены комнаты очень остроумно раскрасила Е. А. Руднева, прибив на небольшом расстоянии друг от друга плоские жестянки из-под китайской водки. В них налили воду и поставили цветы.

Вся комната превратилась в беседку из цветов. Преобладали белая сирень и черемуха.

Ни обеда, ни завтрака мы сделать не могли, сервировали чай с тартинками и заготовили в большом количестве крюшон, который так вкусно умел готовить Толюша.

На свадьбу шаферами были приглашены Русьян и Щербаков — к жениху, а Толя и Шаравьев — к невесте. Все четверо носили аксельбанты, что делало обряд венчания парадным. К тому же генерал Болдырев и начальник его штаба Антонович любезно уступили свои автомобили, что было совсем шиком.

Венчание совершалось утром в университетской церкви, куда против обычая проехал и я с женой. Хор певчих был великолепен и тронул меня до глубины души. Дома встретили молодых, как водится, благословением образом и хлебом-солью, а затем принялись за классически холодный крюшон.

Молодёжь сильно подвыпила, говорилось много тостов, хороших слов и пожеланий.

Но я был настроен далеко не весело. Грустно было расстаться с дочуркой, да ещё при таких исключительно скверных обстоятельствах — неустойчивости политического положения, материальной нестабильности и полной необеспеченности завтрашнего дня. Тяжёлое настроение внезапно вылилось в моей небольшой речи, которую совершенно неожиданно для себя я закончил почти слезами, чувствуя от этого себя виноватым перед дочуркой.

Часов в пять вечера молодые в сопровождении шаферов выехали на двух автомобилях на дачу Липарских, где нам удалось нанять для молодых хорошенькую комнату, общими силами уютно меблированную.

Гости, не исключая генералов Болдырева и Антоновича, засиделись далеко за полночь.

На следующий день особенно остро почувствовалось наше одиночество. Настало время, семья созрела, и птенцы вылетели на волю, оставив в гнезде лишь нас, стариков.

День был хороший, и я отправился на сопку Орлиное Гнездо, что высилась против наших окон.

Улегшись на землю, смотрел я в бесконечную глубину полного величавого спокойствия неба и горячо молился Всевышнему о том, чтобы выйти из затруднительного положения и найти работу, дабы смочь содержать семью.

Какой величавый вид открывался с этой горы и на прекрасный город, и на причудливые берега многочисленных бухт и заливов, и на бесконечное, местами точно завесой прикрываемое спускавшимися туманами, сверкающее на солнце зеленовато-голубыми волнами море.

Во время семейных хлопот и забот продолжались заседания Банковского комитета.

В назначенный трёхдневный срок я исполнил задание и представил в комитет проект девальвации.

Оставленные при бегстве из Владивостока бумаги лишают возможности подробно остановиться на этом интересном вопросе. У меня нет не только копии проекта, но не сохранился и опубликованный закон о введении новой денежной единицы, приравненной в своей стоимости к нашему гривеннику.

Необходимость девальвации с ясностью диктовалась тем, что Приморье, не имея собственных денег, было наводнено кредитными рублями уже не существующего Омского правительства. Эти деньги прибывали с потоками беженцев и привозились главным образом чешскими эшелонами, которые, как говорили, печатали их в своих типографиях. Немудрено, что их курс упал до двух тысяч — двух тысяч трёхсот рублей за иену. В сущности, и эта цена была для них высока. Правительства, выпустившего их, не существовало, а коммунисты, захватившие территорию, их аннулировали.

Становилось непонятным, как можно за эти деньги отдавать товар. В своём проекте я рекомендовал не столько девальвацию, сколько деноминацию, исходя из курса иены, и предупреждал об опасности, таившейся в денежной реформе. Отсутствие новых денежных знаков мелкого достоинства, несомненно, поведёт к вздорожанию жизни и внедрит мелкие разменные знаки Японско-Корейского банка, которые водились у японцев в изобилии. И эти мелкие деньги проложат путь иене и вытеснят русский приморский рубль.

Принеся проект в условленный срок в Банковский комитет, я был несколько изумлён отказом коллег заслушать его. Но вскоре я понял их линию поведения: комитет опасался за последствия девальвации, одобренной им как учреждением компетентным. На самом деле осведомлённость моих коллег по вопросу была чрезвычайно слаба, что я имел возможность наблюдать ещё на самарском съезде управляющих банками, где из ста человек только трое имели кое-какое представление о природе кредитных рублей.

Никто и здесь не смог подготовить проект. Мне заявили, что они отказываются от ознакомления с ним и я свободен в своих действиях и могу подать его от себя в Кредитную канцелярию. Срок подачи, назначенный управляющим финансовым ведомством, ещё не прошёл.

Прямо с заседания мы прошли на митинг по вопросу о девальвации в помещение Земской управы, где я впервые увидел дюжую фигуру Манцветова, директора Кредитной канцелярии, а впоследствии председателя местного парламента, и А. А. Меншикова, занимавшего должность члена управы и члена Земского областного правительства.

Митинг был чрезвычайно многолюдный и настолько же малоинтересный. Я не досидел до конца, а отправился в Кредитную канцелярию и сдал свой проект под расписку «товарищу» Лукасюку. Подал я его в начале мая. Время шло, и наконец в конце июня я был приглашён министром финансов на заседание по рассмотрению проектов девальвации.

На заседание были приглашены и мои коллеги по Банковскому комитету. Тут же находились и чиновники Министерства финансов, в числе коих были Никифоров, Манцветов и Андреев.

Нас заставили долго ждать, а когда началось заседание, председательствующий заявил, что проект девальвации выработан в окончательной форме и никакого обсуждения поданных проектов не будет, равно как и чтения принятого проекта до его опубликования.

«Для чего же было огород городить?» — подумал я и, недовольный таким отношением к делу, покинул заседание. Посмотрим, как ленинская кухарка справится с задачей, непосильной и нашим прежним губернаторам.

Пятого июля закон о девальвации был опубликован. Около огромных афиш стояли толпы народа, и никто ничего не понимал.

Я, прочитав несколько раз этот шедевр кухаркиной изобретательности, направился к Бейлину, занимавшему должность товарища директора Кредитной канцелярии, для разъяснения некоторых непонятных пунктов закона.

С Бейлиным мы были знакомы ещё по Министерству финансов Омского правительства, поэтому принимал он меня охотно и вне очереди.