Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но ещё страннее то обстоятельство, что в самый разгар вечера прибежали караульные и сообщили начальству, что с гор спускаются партизаны. Это обстоятельство от гостей скрыли, но многие юнкера вечером исчезли.

Оказалось, что японцы, генералитет которых был почётным гостем на этом вечере, взяли на себя труд по охране училища и отпустили юнкеров на бал. Партизаны же, увидав японское заграждение, ушли без боя в сопки.

На другой день рано утром, усталые, не выспавшиеся и голодные, мы уселись на казённую подводу и были доставлены на станцию.

Это небольшое расстояние в три версты мы проехали, коченея от холода. Начинался настоящий тайфун.

На станции долго ожидали прихода одного из последних чешских эшелонов, оказавшего нам гостеприимство. И только к вечеру мы наконец добрались до Владивостока. Тайфун разыгрался вовсю. Мы с величайшим трудом добрались до нашей квартиры и оставили у себя ночевать барышню Циммерман.

От напора ветра наш дом дрожал…

ОТЪЕЗД ЮНКЕРОВ

В конце января гардемарины заявили нам, что училище покидает Владивосток. Их начальник, капитан первого ранга Китицин, приказал начать погрузку кораблей. Одновременно с этим грустным известием они сказали, что если Толя и его товарищи захотят уехать из Владивостока, то им будет предоставлено место.

В субботу рано утром приехали юнкера, и мы передали им содержание разговора.

Толюша решил ехать. Мы не стали его отговаривать: кто знает, что грозит юнкерам в случае нового переворота? Но расставаться с сыном было до чрезвычайности тяжело. Особенно пугала неизвестность. Куда едут гарды?

Выходило как-то странно. С одной стороны, не прошло и двух с половиной месяцев, с тех пор как подавлено восстание Гайды. В городе всё было спокойно, торговля шла вовсю. Светланка представляла собой пестрый муравейник нарядной публики. И вдруг ни с того ни с сего весть об отъезде как раз той единственной части, на которую мог положиться генерал Розанов.

Коля Ардашев принёс мне несколько десятков тысяч сибирских рублей и просил принять их на хранение.

— Коля, — говорил я, — по существующему курсу это богатство можно определить приблизительно в пятьдесят иен. Вы едете в неизвестные страны. Перемените их сейчас же на иены и возьмите с собой — в дороге пригодятся.

Но Коля не пожелал обмена и настаивал на их хранении, веря, что курс поднимется. Я согласился исполнить просьбу юноши, и мы спрятали деньги в шкатулку. Прощаться было грустно…

Пришли Рудневы. Я расспрашивал всегда хорошо осведомлённого Сергея Петровича об отъезде гардов, но он так же, как и я, терялся в догадках.

Жена сидела в своей комнате и укладывала маленький походный чемоданчик сына, заливаясь слезами.

Мы уже отнесли вещички в прихожую, когда Толюша подошёл к матери и сказал, что у него нет сил расстаться с нами и он решил не ехать и разделить нашу участь.

Бурная радость охватила нас, но мы не знали, что лучше. Сердце говорило одно, а холодный разум подсказывал необходимость воспользоваться случаем и покинуть Владивосток.

Я отправился смотреть на погрузку крейсеров, стоявших в бухте, и наблюдал, как гарды возили на подводах свой скарб. Подводы не имели лошадей, и гарды тянули их сами.

Я постоял с полчаса на пристани в надежде повидать знакомых юношей. Но они были на корабле, и мне не удалось им сказать последнее «прости».

Возвращаясь обратно, я наткнулся на какого-то пожилого субъекта, по облику схожего с мелким лавочником или зажиточным рабочим. Он потрясал в воздухе кулаками в направлении кораблей и неистово ругался.

— Сволочи, — кричал он, — уезжаете! Туда вам и дорога, хоть на дно морское, к самому морскому царю, коли без царя жить не можете. А мы и без вас проживём. Скоро сам товарищ Ленин к нам сюда пожалует. Хоть бы одним глазочком мне на него живого поглядеть, на нашего народного избавителя от всей этой сволочи.

Что за злоба дышала в этом человеке? Неужели он в самом деле верил, что коммунизм даст ему земной рай? Возможность воцарения коммунизма надолго казалась мне сомнительной. Ничего, кроме горя, он народу не принесёт. Пройдёт лихолетье, успокоится бунт народный, и вновь придётся перестраивать Россию на капиталистический лад. А с другой стороны, что-то шептало мне: «Силён и страшен капитал, но если к силе его прибавить ещё и силу штыка, то борьба с ним станет немыслима, и сбить его голыми руками народу будет невозможно». Зато, утешал я себя, штыки солдат могут обернуться против угнетателей… Но для этого нужно долгое время, а пока что надо крепко подумать, как спасти себя и семью от этой злобы народной. Ведь в России нет теперь и клочка земли, где можно приклонить свою голову. Настанет время, когда уйдут интервенты и Владивосток займут красные войска. Что тогда делать, куда деваться? Бежать за границу? На какие же средства мы будем жить? С другой стороны, плохо верится, чтобы японцы покинули Приморье. Их острова переполнены до чрезвычайности, им нужна новая территория, и они не только не уйдут, но захватят бoльшую часть российской земли. Говорят, работать с ними невозможно…

Вероятнее всего, думал я, придётся купить здесь землицу и, опростившись, начать жить от трудов рук своих. И с этими мыслями я вернулся домой.

СОН НАТАШИ

На другой день, в воскресенье, я встал, по обыкновению, рано, поставил самовар, сварил кофе и прошёл в комнату жены и Наташи, откуда слышались голоса.

— В чём дело? — спросил я плачущую дочурку.

— Ох, папочка, какой ужасный сон я видела. Что-то должно случиться…

— Да полно, девочка: нельзя же, в самом деле, верить в сны.

— Нет, папа, я так ясно видела этот ужасный сон. Чувствую, что он сбудется.

— Ну, расскажи мне сон, — сказал я, присаживаясь на кровать.

— Папочка, я видела явственно, как с гор спускается страшная толпа народа с красными бантами и знаменами. Толпа несла большой гроб, и когда гроб поравнялся с нашим домом, то в покойнике я узнала Колчака. Вдруг он сел в гробу и указал мне рукой назад, к Первой Речке, и я проснулась.

— Наташенька, — говорил я, — есть примета, что праздничный сон до обеда недействителен.

Но дочь не унималась и плакала.

Я вышел из комнаты и в раздумье направился к двери, ведущей на балкон.

На улице происходило что-то странное. Китайские кули, шедшие и ехавшие по направлению к Первой Речке, вдруг стали останавливать подводы, а затем, повернув лошадей в обратную сторону, вскачь помчались под горку к Светланке. Пешеходы тоже побежали назад. Улица опустела. Мелкие китайские лавочники стали закрывать двери и окна ставнями. Я недоумевал. Однако вскоре из-под горы от Первой Речки показалась толпа с красными флагами и бантами. Толпа росла, и послышалось пение «Интернационала». Среди толпы шли и вооружённые винтовками люди в обтрёпанных шинелях и тоже с красными бантами. Как я потом я узнал, это были партизаны Шевченко.

Я бросился к спящим в коридоре юнкерам. Юноши с ужасом глядели на многотысячную толпу. В русло этой толпы вливалась и другая. Шествие было внушительное. Сердце заныло от дурных предчувствий.

— Наташенька, сон в руку! — крикнул я в комнату дам.

Зачем, думалось мне, Толюша остался с нами, зачем он не уехал с гардами?

69
{"b":"50913","o":1}