Начался ряд заседаний Банковского комитета. Все мои коллеги стояли за скорейшую денационализацию банков. Один я держался иного взгляда.

— Господа, — говорил я, — нам великолепно удалось провести национализацию. Мы всё сдали в полном порядке под расписку Государственному банку. Если продвижение белых пойдёт удачно и через несколько месяцев мы соединимся с правлениями, то тогда им решать, на каких условиях мы можем восстановить наши отделения. Этим самым мы сохраним для правлений и права иска за понесённые убытки. Если мы начнём работать теперь, мы, несомненно, эти права ослабим или совсем потеряем. Работать же сейчас, при отсутствии сданных Государственному банку ценностей, которые вывезены в Пермь, а может, и в Москву, я нахожу чрезвычайно трудным. Наконец, мы уже пережили всю тяжесть деятельности отделений, отрезанных от правлений. Уже тогда работа являлась невозможной, а теперь будет ещё более затруднительна. Не забудьте, что трагизм положения заключается главным образом в том, что линией фронта мы отрезаны от печатного станка, который остался в руках красных. Значит, и Государственный банк не будет в состоянии снабжать нас даже кредитной валютой.

Однако мои коллеги стояли на своём. Как главный довод, перед которым пришлось преклониться и мне, они выставляли то, что во всех городах банки уже денационализированы и нам отставать нечего.

— В таком случае обставим дело так: нас национализировала большевицкая власть, пусть же теперь денационализирует ныне существующая, отдав особый приказ. Этим мы снимем с себя ответственность и перед правлением, и перед клиентами.

Предложение было принято, и мы отправились к полковнику Шереховскому, который и согласился подписать приказ о том, чтобы местные отделения банков немедленно приступили к своей обыденной работе.

За день до назначенного собрания я отправился к участковому коменданту с просьбой, во-первых, выселить из моей квартиры и банка всех слуг большевиков, всё ещё живших там. Именно в моей квартире помещался Исполнительный комитет Урала, обслуживаемый только коммунистами.

Вторая моя просьба заключалась в том, чтобы до собрания обстоятельно осмотреть здание, в коем могли быть подложены бомбы. Незадолго до этого бомбы были обнаружены в Общественном собрании.

К моему удивлению, комендант, слушатель Академии, ответил, что закон о квартирах не позволяет ему, ради моих удобств, выгонять людей на улицу; вторую просьбу он удовлетворить согласился.

Квартира моя представляла интересное зрелище: здесь была масса мебели, вещей, сундуков и чемоданов, принадлежавших Царской семье и заключённым вместе с ней лицам свиты. Особенно запомнились мне маленькие санки, обитые солдатским шинельным сукном, выкрашенным в голубую краску, принадлежавшие Наследнику. Их ужасно хотелось оставить себе на память.

Во время осмотра помещения банка в аффинажной лаборатории между большими бочками с железным купоро-сом был найден узелок, в котором оказалось большое количество драгоценностей — тысяч, вероятно, на полтораста; всё это, как выяснилось впоследствии, принадлежало как Царской семье, так и графине Гендриковой и фрейлине Шнейдер.

По приказанию судебного следователя, присутствовавшего при осмотре помещения, был произведён обыск жившей там большевицкой прислуги, при котором было найдено большое количество драгоценностей. Этим обстоятельством тотчас воспользовались и засадили всех голубчиков в тюрьму, нарушив тем самым соблюдаемый комендантом закон о неприкосновенности квартир.

Собрание было многолюдно, присутствовало более пятисот человек. В результате председателем грандиозного праздника чествования чешских войск против моего желания был выбран я.

Уже в то время радостное чувство освобождения от коммунистов начало сменяться разочарованием и смутным сознанием того, что ожидаемое не свершилось и не свершится. Прежней России уже нет, среди хаоса безвластия всё сильнее начинал чувствоваться переход власти в руки чешского командования. И не только чехи превращаются из бесправных пленных в господ положения, но сама власть разделяется и, пожалуй, сосредоточивается в руках английского и французского консулов. Особенно поражался я энергии и смелости, проявлявшейся местными евреями — Атласом, Раснером и особенно Кролем. Последний внезапно появился в Екатеринбурге, будто бы только что пробравшись через фронт из Москвы, и действовал здесь от имени Комитета Освобождения Родины. С этого момента главная роль местного политического деятеля, несомненно, перешла к нему. Особенно неприятно было, что он настоял перед полковником Шереховским на созыве думы не последнего дореволюционного состава, как предлагал я, а революционного. Иначе говоря, этот акт призывал население признать все изданные в революционном угаре законы Временного правительства, нуждавшиеся в серьёзной поправке или просто в отмене.

Мне становилось непонятным, почему мы, идущие против революции, должны признавать законы Керенского только потому, что правительство это считалось признанным союзниками…

Наконец, если признать все эти законы, то почему тот же Кроль, вместо того чтобы назначить новые выборы думы, самовольно заменяет три четверти гласных по спискам, составленным в дни революционного угара, когда власть фактически была сосредоточена в руках Советов рабочих и солдатских депутатов?

Радостное чувство избавления от большевиков начало сменяться досадой на несбыточность моих мечтаний. А мечтал я страстно о том, что спасут нас чехи и во главе движения станет законный Наследник земли Русской — великий князь Михаил Александрович, в то время находившийся в Перми. Он дал бы нам широкую конституцию, и Россия пошла бы гигантскими шагами по пути развития индивидуальных сил страны.

Но Пермь ещё не взяли. Не был очищен от большевиков и Алапаевск, где находились в заключении великие князья. Никто не знал, живы ли они.

Несколько раз заезжал я к Шереховскому узнать, нет ли какой-либо весточки от Сергея Михайловича, но Алапаевск находился во власти большевиков.

За это время командующим войсками был назначен Владимир Васильевич Голицын — бравый, красивый молодой генерал. Я тотчас же направился к нему. Приём его был предупредительно вежлив. Я обратился с заявлением о необходимости сейчас же объявить Ипатьевский дом, в котором убили Царя, национальной собственностью и тщательно его охранять.

— Я сочувствую вашей идее, — распинался генерал, — но, знаете, ещё прослывешь монархистом…

— Ну так что же из этого, генерал? Мне думается, что это совсем не так страшно.

— Да-да, но всё же, знаете, не время подымать эти вопросы, надо повременить.

— Смотрите, пропустите срок, вас же укорять будут. Но вместо того чтобы охранять дом — величайший памятник русской революции для одних и святыню для дру-гих, бравый генерал по приказанию назначенного в Екатеринбург чешского генерала Гайды очищал дом для последнего.

В скором времени после первого знакомства с Голицыным мне пришлось вызвать его поздно ночью к телефону и, сообщив текст телеграммы, полученной от инженера Карпова, управляющего Алапаевским округом, со станции Богданович, просить его немедленно выслать туда людей. Из телеграммы: «Пребывание Богданович, все здоровы» — я понял, что великие князья находятся с Карповым.

Генерал тотчас послал на станцию Богданович с верными людьми отдельный паровоз, но мои надежды не оправдались — великих князей там не оказалось, а приехавший Карпов ничего не мог сообщить об их жизни в Алапаевске.