Если верить ленинскому изречению, что всякая кухарка может свободно и хорошо управлять губернией, то почему же и эти господа должны были отставать от притязаний кухарки?

Как сейчас помню распределение портфелей. Председатель Совета министров — Никифоров, министры: финансов — С. А. Андреев, внутренних дел Кругликов, продовольствия и снабжения — Соловьёв, промышленности — Леонов, путей сообщения — Кушнарёв, юстиции — Грозин, иностранных дел — Свирский и его помощник А. М. Выводцев, управляющий делами — Кабцан. Только Болдырев да Выводцев не числились ни в коммунистах, ни в левых эсерах.

Я удивился непоследовательности японского командования. Конечно, надо было перехватать всех коммунистов, а не разрешать им принимать участие в управлении краем. Но на Японию оказывали воздействие иностранные державы, и в особенности свободолюбивая и абсолютно не разбирающаяся в русских делах Америка.

После японского выступления всё успокоилось, и я с радостью откинул мысль о необходимости покинуть дорогую моему сердцу Россию.

Главнокомандующий Краковецкий бежал, и на его место был призван генерал Болдырев. Правда, обязанности главнокомандующего были низведены, в сущности, до обязанностей градоначальника. По соглашению с японским командованием число войск было сведено к минимуму. Их оставили столько, сколько нужно для поддержания внутреннего порядка. Были разоружены и те жалкие остатки флота, что уцелели после японской войны. Мне, невоенному, чрезмерная осторожность казалась смешной, диктуемой трусостью интервентов. Если бы количество судов и сухопутных войск было в три раза больше, то и тогда таковые не представляли бы какой-либо опасности для японских войск. Их армия не только вымуштрована до недосягаемого для других наций предела, но, что самое главное, их сердца и помыслы так же хорошо маршируют под команду офицеров. Японцы бегают, не отставая от кавалерии, делая рысью большие, в несколько десятков вёрст, перегоны.

Вскоре Толюша, придя со службы, обратился ко мне за советом.

— Папочка, генералу Болдыреву как главнокомандующему нужны два адъютанта. Одного он должен иметь для переговоров с коммунистами, а другого — для переговоров с интервентами и правыми организациями. В штабе Русьян и Николаевский указали ему на меня как на бывшего правоведа, говорящего на французском и немецком языках. Что скажешь, если выбор генерала остановится на мне?

— Конечно, Толюша, тебе хочется надеть адъютантские аксельбанты, и желание твоё я понимаю. К тому же я не вижу разницы между ныне занимаемым тобой местом и предполагаемым, ибо и та и другая службы есть, несомненно, служба коммунистическому правительству, хотя и в скрытой форме. Поэтому я думаю, что тебе отказываться от более видного предложения не следует. Но с другой стороны, теперь продолжается всё та же революция, и самое благоразумное — не выдвигаться, а прятаться в щёлку. Чем выше поднимешься, тем больнее будет падать. А это рано или поздно произойдёт. Поступай же, дружочек, как знаешь, и служи своему генералу верой и правдой.

На другой день Толюша явился сияющим. Болдырев остановил свой выбор на нём, и Толюша вскоре перебрался жить на казённую квартиру генерала, где ему была предоставлена хорошая комната.

Наступило хорошее время для Владивостока. Аресты прекратились. Приближалось время открытия Народного собрания, а не совдепа, и надо было приниматься за дела.

К этому времени приехал из Харбина Буяновский, бывший управляющий Русско-Азиатским банком в Омске, одно время занимавший должность товарища министра финансов в Омском правительстве.

Я получил от него предложение принять участие в заседаниях Банковского комитета.

На первом же заседании пришлось заявить, что моё присутствие вряд ли законно, ибо наш банк более не существует. Но Буяновский просил ему не отказывать, так же как не отказал и Щепин.

— Мы все дорожим вашим мнением бывшего председателя Банковского комитета в Екатеринбурге. К тому же нам необходимо собрать как можно больше членов, дабы к нашей организации прислушивались.

Я согласился.

С первых же заседаний стала выясняться и политика Русско-Азиатского банка. Она состояла в том, что Буяновский рассчитывал получить от местного правительства монопольное право возобновить деятельность банка во всех городах Забайкалья. Уже поговаривали об образовании буферного государства под названием Д.В.Р.

Почему было не помочь этому делу? Тем более что если бы это удалось, то я мог бы получить место управляющего в одном из отделений.

На втором заседании комитета было зачитано приглашение министра финансов Никифорова пожаловать к нему на собеседование. Буяновский и Щепин, видимо, опасаясь того, что я на этом заседании позволю себе резкие выражения в адрес коммунизма, которые могут испортить всё дело, предложили вести переговоры только с ними двоими — близкими знакомыми Никифорова.

Я сказал:

— Не лучше ли в таком случае мне совсем не приходить?

Но весь комитет просил меня присутствовать и выслушать прения сторон.

В назначенный день и час мы явились в министерство, помещавшееся, кажется, в бывшем морском штабе.

Как мне потом говорили, коммунисты будто бы готовились к этому заседанию и предварительно обсуждали все вопросы, вплоть до таких мелочей, в какой одежде должен был встретить нас Никифоров. Он не соглашался надеть пиджачную пару, а склонялся к косоворотке. Приняв среднее решение, он встретил нас почти в велосипедном костюме, в длинных тёмных брюках и в белой рубашке с полосками и отложным воротничком, опоясанный широким велосипедным поясом. Здесь же присутствовал и Леонов, министр торговли и промышленности.

Никифоров, встав с места, обратился к нам, очевидно, с заранее подготовленной речью:

— Господа, я коммунист по убеждению и всё время вёл беспощадную борьбу с частным капиталом, разрушая его со всей присущей мне энергией. Но теперь под влиянием требования интервентов волею судеб вынужден вести обратную политику, охраняя капиталистический строй, и даю торжественное обещание, что приложу ту же энергию в оказании помощи национальному капиталу, и твердо надеюсь на нашу совместную работу по указанному пути.

Далее банкам предлагалось развить свою деятельность и обратить особое внимание на создание тяжёлой промышленности. И Буяновский и Щепин не возражали, а лишь одобряли планы министров, обещая всяческое содействие банков. Совещание продолжалось довольно долго, но, по моему мнению, самые кардинальные вопросы задеты не были, поэтому, несмотря на сговор, я позволил себе задать интересующий меня вопрос.

Никифоров предоставил мне слово.

— Вот вы, господин Никифоров, сказали, что приложите ту же энергию к воссозданию национального капитала, с коей ранее шли на его разрушение. Я нахожу, что разрушать капитал значительно легче, чем создавать. Поэтому предвижу, что вам придётся не только утроить, но и учетверить вашу энергию. Надеюсь, в вашем лице мы не только найдём помощь, но и получим от вас нечто большее, а именно гарантию в том, что наша совместная работа не будет разрушена. Иначе говоря, я прошу указать точный срок, во время которого мы можем спокойно работать. Необходимо заранее определить размер налогов на прибыль предприятий, ибо только при этих условиях возможна продуктивная работа в желаемом направлении. Я закончил, господа.

Моё выступление произвело эффект взорвавшейся бомбы. Очевидно, ни та, ни другая сторона не позаботилась эти вопросы обсудить.

Оба министра стали продолжительно шептаться и даже отошли от стола.

Щепин бросал на меня недружелюбные взгляды. Я молчал.

После довольно долгого перерыва последовал ответ:

— Мы можем дать вам полную гарантию на срок в пять лет.

— А размер обложения?

— Мы не можем допустить беспредельной наживы. Он не должен превышать десяти процентов на вложенный капитал.

— Так. Если я составлю компанию, чтобы открыть суконную фабрику, в которой здесь такая нужда, и на это, скажем, потребуется основной капитал в сто тысяч рублей, то за пять лет акционеры получат пятьдесят тысяч прибыли, а отдадут коммунистам все сто. Сами, господа, решайте, найдутся ли наивные люди для столь «выгодного» помещения капитала.