Перебивая друг друга, взволнованные от только что пережитых событий, Имшенецкие рассказали нам следующее:

— Едва вы успели скрыться в лесу, как на мосту появились пятнадцать «товарищей», предводимых юным комиссаром-евреем. Шли они с ружьями наперевес. Подойдя к усадьбе, комиссар приказал привести дерзкого плотника Николая. Бедный Николай сперва хотел спрятаться в выгребной яме, но затем совсем обмяк и, видимо, примирился со своей горькой участью. Ко времени вторичного прихода красных он смиренно работал на моей постройке. За ним побежали. Он шёл к «товарищам» медленной, расслабленной походкой.

— Становись к дереву, — крикнул комиссар.

Николай спокойно стал спиной к сосне.

— Говори, — вскричал еврей, — что ты спросил у наших товарищей, когда они подошли к тебе?

— Что греха таить, виноват, — тихо ответил Николай. — Я спросил их, кто они — белые али красные?

— А что они тебе сказали?

— Сказали, что белые.

— А ты?

— Сказал, хорошо, что вы белые, а то бы я вам этим топором головы отсёк.

— А кто тебя научил так говорить? Твой хозяин, да?

— Нет, хозяин не учил.

— Кто же тебя учил? Может, тот старик, что здесь сидел?

— Нет, он ничему не учил. А только так кругом все мужики говорят.

— А, вот как? Готовься, — скомандовал комиссар, и все направили на несчастного Николая свои винтовки.

Но тут вмешалась Маргарита Викторовна:

— Товарищи, повремените! Вам даст объяснение наш комиссар.

— Да, товарищи, я тоже комиссар местной коммуны, назначенный совдепом. Вот, читайте документы, — протягивая целых три удостоверения местных совдепов, сказал Имшенецкий.

Комиссар остановил солдат.

— Какая коммуна, какой комиссар? — вопрошал он.

— Вы читайте. — И Владимир Михайлович передал ему бумаги.

— Товарищи, вы, верно, устали и голодны. Не хотите ли напиться молочка? — говорила Маргарита Викторовна, таща краюху хлеба и молоко.

«Товарищи» солдаты пошли на речку и стали мыть руки.

— Ну, казалось бы, вы комиссар — и допускаете работать у себя такого белогвардейца?

— Какой же Николай белогвардеец? Он просто или ослышался, или от страха. Я уверен, что, если бы матросы сказали ему, что они красные, а не белые, он ответил бы: «Хорошо, что вы красные, а то я вам голову срубил бы». Вот и всё.

Этот довод показался вполне убедительным комиссару-еврею, и тот отпустил несчастного Николая со словами:

— Ну, иди. Но помни, что так говорить нельзя.

Однако «товарищам» не удалось попить молочка. Едва они расселись, как с другого берега речонки послышался голос:

— Товарищи, скорей на станцию! Идут чехи! Скорее, скорее, а то не успеем.

Но торопить их не приходилось. Храбрые вояки в смятении чуть не забыли свои винтовки и, едва подхватив их, опрометью бросились на станцию.

В это время другой плотник побежал за нашим приятелем комиссаром в село Решёты. Комиссар живо сел на коня и поскакал к нам. Не доезжая нескольких сажен до Маргаритина, он встретил бегущих к станции «товарищей». Они едва не приняли его за казака, но, узнав, кто он, взяли с собой. А на станции, по рассказам её начальника, происходило следующее.

С поездом с Хрустальной, что стоял у станции, прибыло человек шестьдесят «товарищей». Они заняли станцию, пригрозив всем служащим, что в случае непослушания расстреляют. Кто-то увидел меня и Иоганна, пересекавших железнодорожный путь. Иоганн, бывший верхом да с граблями, был принят за казака. Не поверив объяснениям начальника станции, «товарищи» послали двух матросов вслед за мной на разведку.

Когда матросы вернулись и рассказали о беспроволочном телеграфе да ещё о плотнике, хотевшем срубить им головы, было тотчас же решено всех в усадьбе перебить, а само «гнездо белогвардейцев» сжечь дотла.

— Да, Владимир Михайлович, — прибавил начальник станции, — подрожали мы за вас и за наших жён и детей! Вся станция замерла. Все слушали, когда раздадутся выстрелы. Ну да помиловал Бог.

Едва мы успели успокоиться и сесть за ранний именинный обед, как наш слух уловил какие-то таинственные звуки, идущие от железной дороги.

В это время с противоположной стороны леса мимо нашего балкона проходил какой-то молодой человек, одетый по-городскому и в котелке.

Удивлённые видом фигуры джентльмена среди лесной глуши, мы повскакивали с мест и вступили в разговор. Джентльмен оказался железнодорожным техником со стан-ции Хрустальная, бежавшим от большевиков в самом начале боя.

— Как удалось мне уйти, сам не знаю. Я вышел со станции медленным шагом и скрылся в лесу на глазах у всех, несмотря на запрещение уходить.

Пока мы вели с ним беседу, шум со стороны дороги усилился: что-то шипело, что-то позвякивало. Мы все бросились на крышу маргаритинского дома и — о радость! — увидали медленно, почти без шума идущие поезда. Они шли друг за другом в интервале не более пятнадцати-двадцати сажен. Мы бегом бросились по направлению к станции. Но я остановил компанию, предложив пробираться лесом врассыпную, прячась за кусты. А вдруг это не чехи и мы попадём в лапы отходящих красных? Все последовали моему совету и почти ползком начали продвигаться к полотну железной дороги. На вагонах мы ясно разглядели бело-зелёные маленькие флажки. Красного, ненавистного нам флага, нигде не было. Слава Богу, это чехи!

— Выходите все на дорогу, машите платками, — скомандовал я.

Дамы и молодёжь бросились собирать цветы.

Маргарита Викторовна передала букет стоявшему у паровоза остановившегося поезда чешскому солдату, но тот вежливо отклонил его, сказав, что благодарить надо начальника — капитана Войцеховского. Нас провели к нему. Моложавый капитан вышел из вагона и принял букет под наши дружные аплодисменты и крики «ура!».

Имшенецкий и я тут же представили капитану решётского комиссара, прося о его помиловании и рекомендовав как хорошо знающего местность проводника. Встретив бегущих от нас красных, он попал к ним в лапы, присутствовал на их последнем митинге и проводил до самого исетского моста, чтобы указать, где лучше устроить засаду и положить мину.

Войцеховский тут же сел на коня и в сопровождении нашего комиссара и нескольких всадников отправился на разведку.

Мы тем временем вошли в вагоны и радостно беседовали с чешскими солдатами, среди которых много оказалось русских, и между ними — бывший начальник Екатеринбургского сыскного отделения. Все чехи, рассказывая о своих по-бедах, с особым увлечением восхваляли достоинства капитана Войцеховского.

— Екатеринбург ваш возьмём завтра. Раз сказал так Войцеховский, так и будет. Сказал, что утром, — значит, утром…

Вдруг наши разговоры были прерваны чудными звуками великолепного военного оркестра, расположившегося на лесной лужайке. Оркестр играл вальс, и мощные звуки улетали вдаль, разбиваясь об уральские скалы.

Контраст с лесной тишиной был так велик, что мои натянутые нервы не выдержали. Все душевные струны напряглись во мне, и радостные слезы потекли из глаз. И я не стыдился и не прятал их как признак слабости от моих собеседников, а губы мои невольно шептали: «Велик Господь, и пути Его неисповедимы».

Я тут же решил вступить в число бойцов эшелона и отправился к Войцеховскому просить принять меня рядовым.

— С удовольствием исполню вашу просьбу, но должен сказать, что я нуждаюсь больше в оружии, чем в бойцах.

Узнав о моем намерении, жена заявила, что если я еду с чехами, то и она с детьми поедет со мной. Положение осложнялось, и я просил Войцеховского о разрешении ехать с эшелоном жене и дочери, а также принять в число бойцов сына и Борю Имшенецкого.

— Ну что же… Место есть, поезжайте. Но должен предупредить, что я ожидаю перед Екатеринбургом бой, за последствия которого ручаться не могу.

После весёлого ужина с пришедшими в усадьбу чехами, во время которого произносились горячие тосты и было выпито всё имевшееся в Маргаритине вино, мы пошли домой и, наскоро связав в узлы наиболее нужное, перебрались в один из вагонов эшелона, вёзшего два тяжёлых орудия.