Развлекаясь, лагерная администрация придумала еще одно истязание — подвешивание. Во дворе установили столбы. К ним на веревках, пропущенных под руками, цепляли жертв. Каждый висел приблизительно по два часа. «И так сорок восемь человек поочередно висели на этих столбах свыше двух суток», — вспоминал инженер Чиж. Эту пытку прекратили только после многочисленных просьб родственников арестантов.

Железнодорожный служащий из Станислава (нынешний Ивано-Франковск) Илья Гошовский попал в концентрационный лагерь вместе с женой и двумя дочерьми. Он вспоминал свои первые дни тут: «Солдаты всячески изводили женщин. Они умышленно сопровождали их в отхожие места и, окружив со всех сторон, позволяли себе не поддающиеся печатанию выходки, доводившие женщин до слез и истерики. Некому было пожаловаться, ибо начальник стражи, капитан-немец, был хуже своих подчиненных. В тот же день солдаты закололи троих крестьян, не знавших немецкого языка, за неисполнение приказаний, и тут же их зарыли в общую яму».

И все это происходило с людьми, которым даже не предъявили обвинение! Их только подозревали неизвестно в чем.

Страшная все-таки вещь — потеря исторической памяти! Если вы спросите нынешнего галичанина о сталинских репрессиях, он радостно закивает головой, но ничего не вспомнит о Талергофе. Так, словно его и не было. Между тем, листая списки жертв австрийского террора 1914–1917 гг., я встречал имена земляков и как минимум однофамильцев некоторых известных ныне выходцев из Галичины.

Читает на «5-м канале» новости телеведущий Евгений Глебовицкий, приехавший в Киев из Львова. А в Талергофе было полно Глебовицких. И Григорий — судья. И Николай — депутат австрийского парламента. И Павел — священник.

Редактирует интернет-издание «Украинская правда» Алена Притула. А в списке «политически неблагонадежных», составленном австрийской жандармерией Жолквы, значится Кирилл Притула — отец четырех детей, «радикальный русофил и агитатор», ездивший в Россию. И еще один Притула — почтальон, повешенный австрийцами в селе Залучье Снятынского уезда.

Замечательные книжки пишет львовский писатель Юрий Винничук. И среди репрессированных в 1914 г. находим имя издателя и прапорщика запаса Винничука, обвиненного в «государственной измене по отношению к Австро-Венгрии и русофильстве». Сначала он был заключен во Львове, а потом два года кочевал по тюрьмам Мукачева, Колошвара и Будапешта, пока в мае 1916 г. его не освободили после прекращения следствия. Между прочим, поводом для ареста послужил донос некоего «Комитета украинских офицеров» во главе с паном Мыгайлюком — преподавателем гимназии в Черновцах.

А Зваричей сколько! И гимназист Евстафий из Сулимова, сидевший в Талергофе. И Кирилл — попавший туда же по абсурдному обвинению в «стремлении отравить воду для расквартированных в Журавне мадьярских частей». И крестьянин Матвей из Дубравки, предположивший, что «русские войска могут дойти и до Жидачевского уезда». После доноса односельчанина аналитик сразу очутился в тюрьме за точный прогноз.

Милая Австрия с вальсами и опереттами, как же ты любила своих украинских подданных! Интересно, родственники и однофамильцы жертв помнят об этой «любви»? А если помнят, почему молчат?

Начнем с финала. Вас никогда не удивляло, читатель, отчего это среди деятелей украинской истории профессора Грушевского отличает подозрительно одинокий вид? Если он действительно такое выдающееся политическое светило, то должны же у него быть какие-то спутники, товарищи по борьбе, ближайшие соратники наконец?

Ленин, например, явно не одинок. У него и «замечательный грузин» Сталин, и «иудушка» Троцкий, и страшная снаружи, но преданная внутри супруга Надежда Константиновна, а Грушевский — как перст. Даже на киевском памятнике сидит, как уволенный со службы пенсионер, вышедший прохладиться в парк.

Новейшие украинские историки наштамповали за последние десять лет множество мифов. Но единственный, к созданию которого они не посмели приступить, — миф о соратниках Грушевского. Ибо если признать тех людей, которыми он в 1918 г. руководил как председатель Центральной рады, его ближайшими соратниками, то получится, что бородач Грушевский — предводитель шайки рэкетиров, организовавших одно из самых дерзких в украинской истории преступлений — похищение с целью выкупа киевского банкира Абрама Доброго.

Тут следует сделать маленькое отступление. Общеизвестно, что в 1918 году Центральную раду в Киев притащили немцы, выбив из города красные банды бывшего царского подполковника Муравьева. Менее известно, что немцы эти, в отличие от их наследников в 1941 г., были людьми весьма приличными. Если красногвардейцы Муравьева расстреливали всех, кто имел мало-мальски интеллигентный вид и, несмотря на это, рискнул появиться на улице, то германская армия не только никого в городе не расстреливала ради развлечения, но и всеми силами старалась поддерживать нормальный дореволюционный порядок.

«Свою административную деятельность, — вспоминал киевский мемуарист А. А. Гольденвейзер, — немцы начали с того, что нарядили сорок баб, которым было велено горячей водой и мылом вымыть киевский вокзал. Об этом анекдоте много говорили, но тем не менее это чистая правда. Правда и то, что на моей памяти ни до, ни после этого случая никто не подумал вымыть наш вокзал».

Немцы отпечатали прекрасный план города. Прибили на всех перекрестках таблички с немецкими названиями. Опутали весь Киев телеграфными и телефонными проводами для надобностей своего штаба. И даже открыли два книжных магазина, где, кроме книжных новинок по всем отраслям знаний, можно было получать свежие берлинские газеты.

В городе, где при муравьевцах ничего не работало, а обычным зрелищем была картина застреленного прямо на улице офицера, вновь открылись магазины, театры, кафешантаны, несколько газет и даже конские бега.

Естественно, что, изгнав из Киева красный бандитский режим и преподнеся как на блюдечке Украину профессору Грушевскому со товарищи, германская власть полагала, что их марионетки будут вести себя прилично, ни в коем случае не опускаясь до различных большевистских штучек. Логика немцев была проста: мы уничтожили ваших врагов, вы нас слушаетесь и снабжаете Германию хлебом, столь необходимым для продолжения войны на западном фронте.

И вдруг всю эту украинско-немецкую идиллию нарушает внезапное похищение в ночь с 24 на 25 апреля директора Киевского банка внешней торговли, члена финансовой комиссии Центральной рады Абрама Доброго. Банкира похитили из его квартиры. Около двух часов подъехал автомобиль. Вышли пятеро — двое в офицерской форме, трое — при галстуках, позвонили швейцару, сказав, что Абраму Доброму срочная телеграмма. Когда ничего не подозревавший дед открыл дверь, его затолкали в швейцарскую и заперли. Наверх пошли трое — двое военных и один штатский с револьверами в руках.

Подняв перепуганного финансиста с постели, они предложили ему одеться и не оказывать сопротивления, так как в противном случае прибегнут к оружию — Доброму, дескать, нечего опасаться, речь идет лишь об аресте. Однако супруга банкира, не потеряв присутствия духа, потребовала предъявить ордер. Руководитель акции показал какую-то бумажку без подписи и печати, после чего троица радостно уволокла свою добычу по лестнице, впопыхах забыв на столе портфель со служебными документами.

Через некоторое время похитители вернулись за портфелем. Но г-жа Добрая, по-видимому, была любопытной женщиной и успела ознакомиться с его содержимым. Так что немцы на следующее утро примерно знали, среди кого искать незваных ночных гостей.

Как выяснилось впоследствии, налетом руководил некто Осипов — чиновник особых поручений украинского Министерства внутренних дел, личный секретарь начальника политического департамента Гаевского. Банкира увезли в автомобиле на вокзал и доставили к вагону, стоявшему на запасных путях под охраной сечевых стрельцов. Потом вагон прицепили к обычному пассажирскому поезду и увезли в Харьков. Осипов, не скрывая, кто он, предложил решить проблему всего за 100 тысяч: «Есть одно лицо, которое за деньги может ликвидировать всю эту историю. Но придется после уплаты немедленно покинуть пределы Украины».