Если живой организм проявляет пищевую агрессию в условиях возможного по опыту отпора жертвы (и получения от нее боли), то и нападение ведется с помощью опасения возможной боли и частичной готовности к отступлению. Так агрессия через опыт боли начинает ограничиваться процессом торможения через страх. Но успешная агрессия – ее опыт – может, наоборот, усиливать аппетит. Так обстоит дело у очень развитых животных и у не очень развитых людей.

До сих пор (без понимания функций страха) представлялось, что пищевая агрессия или охота или поиск природных преимуществ (а у животных они тоже являются предметом агрессии или интереса) может тормозиться или останавливаться лишь насыщением или удовлетворением голода, то есть полной победой. В отсутствие страха агрессия в природе тормозится только в режиме «Война до победного конца!» или «Жизнь или Смерть».

Агрессия или торможение? Всегда ли?

И у нас возникает представление о первом механизме социального поведения и рефлексии в природе. Природа (причина) страха – это первый учет присутствия оппонентов как первое еще биологическое «принуждение к миру».

Когда же страх возник? В среде малого разнообразия нет страха. Есть пища и размножение. Значит, как минимум, появление страха требует разнообразия. Второе – появление страха (и памяти в поведении) требует интенсивного перемещения голодных особей и объектов пищи.

Но здесь стадиальные этапы. Первые и разнообразные животные в растительной цепочке – травоядные. При изобилии в лесах растительной пищи им страх не нужен – бояться некого. Затем среди них появляются хищники. И пищевая цепочка удлиняется. Но эволюция не быстрый конструктор. А «идея» страха – очень не проста. Его механизм уже требует памяти. Но при изобилии пищи память не нужна.

Сначала по выходе из моря на сушу эволюция занимается и очень долго механизмами перемещения и поведения. Так пресмыкающиеся – почти червяки – начинают вставать с колен (в природе) в полный рост на ноги – иногда на две, а порой – и на четыре, Кроме того, они частью возвращаются в воду, а часть из них «встает на крыло». Растительной пищи еще много – потому травоядные вырастают в размерах, кратно превышающих слонов. Только тогда возникает Золотой век для агрессии – поведения плотоядных – хищников.

Речь о веке пресмыкающихся – о динозаврах (230—65 млн. лет). Хищники среди них, вероятно, имели еще мало конкурентов. И тормозная система для них не играла большой роли. А у крупных предшественников – травоядных динозавров – вообще не было до того врагов. И потому страх был не нужен до этого момента никому.

Но когда начались первые нападения, то природа и эволюция (еще не создав хороших механизмов памяти и потому торможения в психике) сначала изготавливала физические формы защиты. Многие из динозавров обладали особенностями, такими как костяная броня, роговые пластины по всему туловищу, рога или гребни на головах, шипы на хвосте. Все это указывает на господство насилия и агрессии… и недостаток памяти или реакции. Но честно скажем, что это только наша гипотеза и не исключено чей-то уже сделанный или опровергнутый вывод.

И потому память (и позже страх) появились, вероятно, у птиц, которые искали места для питания и безопасного размножения и могли быстро спастись. Те же технические новации стали важны и для первых мелких тогда млекопитающих, выживание которых зависело от поисков приземной пищи и возможности спрятаться от хищников в грунте и растительности.

Потому появление страха есть этап расширения сложности органического мира и, как уже выше сказано, пример расширения перечня потребностей в эволюции. Возникший в эволюции механизм страха присоединяется к первым двум функциям жизни как особое свойство социального (сначала межвидового) поведения.

Но здесь и философский вывод. Это ни много, ни мало есть первая в эволюции рефлексия живого в своей среде, культурным чемпионом которой является, точнее, по своей обязанности в мире должен быть, Человек – высшая форма жизни на Земле.

Уже на второй функции ЖИВОГО мы познаем идею рефлексии – функцию зеркального отражения нашего поведения в природе. Понимать иное, кроме себя, и ставить себя на чужое место – одна из важнейших сторон живой материи высокого (отражательного, то есть рефлексивного) уровня. И стоит напомнить, что высшим уровнем такого отношения является рефлексия Христа, воплощенная непротиворечивым, но на Вере, нравственным императивом Эммануила Канта – совестью.

Мы закончили о страхе. А теперь мы вернемся к энергоснабжению и найдем в нем те же стороны прогноза как функции психики животного. Имя ему предвкушение.

Страх животного представляет пример психической функции ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ ОБ ОПАСНОМ ОБЪЕКТЕ. Но оказывается, что психика даже Животного способна предупреждать не только о плохом, но и о хорошем – прогнозировать полезное.

В части энергообеспечения в реальной жизни существует практика, которую все знают, но которую часто считают «эмоцией», а не потребностью. Речь идет о «предвкушении».

Понятно, тема предвкушения в нашей работе по созданию адаптивной машины не была предусмотрена в разработке очерка. Она выявилась только в самом процессе – и это достоинство выбранного принципа. И важно понимать, как выполняет психика еще Животного функцию прогноза в энергообеспечении и для ситуаций проектирования адаптивной машины. Так же в простых случаях она действует и у Человека.

А дело в том, что после записи полезного и позитивного в память (начнем с простого энергообеспечения), животные (и Человек) начинают нередко ощущать нужду при всяком новом случайном появлении такого полезного. Такая потребность или вторичное ощущение влечения именуется «предвкушением».

И действительно, ребенок учится брать в рот и жевать любой предмет, который попадается под руку. Но если ребенку понравилось что-то вкусное, то он потянется к нему, когда увидит.

И это не потому, что голоден. А потому, что в нормальном состоянии человек (и животное) никогда не наедается до отвращения. Он всегда имеет возможность в любой момент «заправиться чем-то вкусненьким». И исключением будет только нездоровье.

Есть даже известный случай или шутка. Одна мама решила не ограничивать дочь в день ее рождения количеством любимых конфет. Девочка ела-ела и вдруг заплакала.

– Что ты плачешь? – спрашивает мама, а девочка отвечает:

– Я еще хочу конфет…

– Так ешь еще!

– А я больше не могу…

И в опыте бихевиоризма самый первый условный сигнал-рефлекс Павлова доказывал ТО ЖЕ САМОЕ. По звонку как признаку приближения пищи возникает слюноотделение. Требуется ли другое доказательство?

Потому примеры указывают на еще один скрытый (и независимый) источник появления потребности (то есть инициализации, активизации голода). Этот источник и механизм отличен от простого голода, который мы предвкушением не считаем.

Почему? А порядок другой! В нашем проекте психики уже есть запись в память – полезный и вкусный объект становится ИЗВЕСТНЫМ ПО ОПЫТУ УТОЛЕНИЯ ГОЛОДА. ЗА ГОЛОДОМ!

Эта схема возникает сразу же после нескольких первых кормлений в начале жизни звереныша или новорожденного. Голодный ребенок уже знает, где найти пищу. Он ищет ее после появления голода, когда проснется.

Но в дополнение к этому наш опыт показывает, что, по крайней мере, у развитых и взрослых людей само появление полезного объекта в «шаговой доступности» может запускать ощущение или, как говорят, создает «позыв» голода. И это явление требует объяснения.

Возможно, первым был немецкий психолог Курт Левин. Он развил фантастическую «теорию поля» (в аналогию модным для 30-х годов физическим теориям) о влиянии среды и полезных ее объектов своими свойствами на Человека, на возбуждение его потребностей. Якобы предметы среды (как источники «поля») вызывают соответствующие реакции у людей – притягивают. В своей «Динамической теории действия» он писал: