– Считаешь?

– Я же спросила, к чему ты стремился в самом начале.

– Так я стремился увидеть цвет краха?

– Это не обычные картины. И крах – то, что ты пытался, но не смог изобразить на холсте. Так мне кажется.

Вдруг мне стало интересно, сумею ли я изобразить на полотне цвет, который в ту пору окутывал мое сердце. Самый обыкновенный цвет, цвет краха.

– Они погибнут?

– Скорее всего.

– Ты не можешь им помешать?

– Если они хотят умереть, я не властен что-либо изменить.

– Но ты можешь помешать им физически.

– Погибнут их сердца.

– Поэтому лучше спокойно наблюдать?

– Смогу ли я это вынести, вот что меня сейчас беспокоит.

Весна так не шла тем двоим, неподходящее время года. Как и для меня. Стояла зима, и они готовились отойти ко сну. Где же та зима, которая успокоит меня?

– Поэтому ты решил пить.

– Ничего другого не остается.

– Тогда пей. Пей, сколько сможешь.

– Знаешь, хорошо, что ты рядом. Мне так легче.

– Когда протрезвеешь, окажешься в полном одиночестве. Даже если я буду рядом, даже если ты будешь стоять на улице, переполненной народом, все равно тебе будет одиноко.

– Наверно.

– По крайней мере у тебя остались силы рисовать. Нацуэ встала и принесла мне бутылку коньяка.

Я принялся заливать коньяк в свое тело, мало-помалу. Нацуэ пила вместе со мной.

– Я пока оставлю альбом у себя.

– Зачем тебе?

– Подозреваю, ты все равно попытаешься довести себя до краха. На днях. А когда это произойдет, покажу тебе этот альбом.

– Я понял.

– А теперь пей, пей и ни о чем не думай. Когда протрезвеешь, сотвори полотно, которое покорит мир.

– Почему ты со мной?

Алкоголь начал циркулировать по моему организму.

– Не знаю.

– Тебе тоже одиноко.

– Когда ты пьян, тебя заносит на банальности.

Я потянулся к коньячной бутылке. Сколько часов я уже пью? Бутыль почти опустела.

– В небе красный лоскут.

– Правда?

– Облака низко висят, и в них отражается свет невероятно алого цвета.

Нацуэ стояла у окна.

Я уже начал сомневаться, что Осита с Акико вообще когда-либо существовали. Может, они и впрямь пришли из моего сердца.

– Еще бутылку.

– Вот она, перед тобой. Открой сам.

– Как там снег?

– Идет, еще сильней повалил.

Я закрыл глаза и стал шарить по полу руками. Нащупал что-то, напоминающее бутылку коньяка.

Зима закончилась.

Улицы кипели жизнью, люди носили легкие весенние одежды.

Я ехал на пассажирском сиденье «мерседеса», рассеянно размышляя, долго ли ждать следующую зиму. Я лежал в больнице.

Доктора сказали, что в больницу меня привезли практически в коматозном состоянии после четырехдневного запоя.

Алкоголь затмил чувство реальности. Даже потребность рисовать стала какой-то далекой, слабенькой. В больнице я спал, бодрствовал и снова спал, повинуясь бесконечному циклу. Я не чувствовал даже мук протрезвления.

– Куда мы едем?

– На виллу, которую я купила на заработанные тобой деньги, – сказала Нацуэ, глядя прямо перед собой.

– А те двое не существовали, ведь правда?

– Думаешь, тебе их зеленый змий нашептал?

– Когда выпью, с разными людьми встречаюсь.

– Они существовали.

– Наверно.

– Они существовали и до сих пор существуют в твоем сердце. Ты ведь чувствуешь, да?

– Я думал, они погибли в огне.

– Небо было такого красивого цвета. Знаешь, как хорошо горят скипидар с топочным мазутом – пожарные никак не могли подступиться к огню.

– Хватит.

– Снова выходи на пробежки. По десять километров в день. Будешь каждый день бегать – снова рисовать захочется. Я хочу быть женщиной, которая продает твои картины.

– В горы едем?

– На море. Если бежишь по пляжу, то следов не остается.

Я заметил, что временами погружаюсь в дрему, которую и сном-то не назовешь. Врач в больнице все удивлялся: я много недель проваливался в небытие и возвращался к бодрствованию и ни разу при этом как следует не поспал.

– Значит, буду каждый день бегать.

– Ты все равно будешь бегать, независимо от того, скажу я это или нет.

– Сейчас народу на пляжах будет прибывать.

– Это не такое место.

– Ты приготовила комнату, холсты, краски.

До следующей зимы еще долго. Буду бегать в ее ожидании.

Я заснул.

Когда открыл глаза, то увидел свет. Что-то отражало свет, и свет этот был твердым на ощупь. А потом взгляду предстал океан.