Некоторые курительные трубки изготавливают способом пескоструйной обработки. Их делают из вереска. Берут корень, вырезают из него заготовку, а потом под большим давлением распыляют на него струю песка. Песок вышибает мягкие частицы, а жесткие остаются на месте. В итоге вся полость трубки пронизана витиеватыми ходами. Создается иллюзорное впечатление, будто в изделии вручную вырезали изначальные контуры корня.

Впрочем, главное даже не в том, чтобы создать видимость ручной работы. Дело в том, что эти извилистые ходы увеличивают поверхность соприкосновения тепла с деревом, которое охлаждает дым. Ради этого-то прохладного дыма и изготавливают такие трубки.

Что-то хлопнуло по столу.

Все это время я сидел, склонившись над точилом, и не заметил Акико, которая вошла в дом и водрузила на стол полиэтиленовый пакет.

– Хотите писать ножом, сэнсэй?

– С чего вы взяли?

– У вас было такое лицо – серьезное или даже скорее невинное.

– Нож необычный.

– А что именно, спрашивать бесполезно, да? Вы ведь все равно не знаете. Уже за полдень перевалило. Не проголодались?

– Уже? Заработался.

– Я тут крокетов захватила и сандвичей. Составите компанию? На вилле обедом не кормят, а одной в ресторан идти не хотелось, вот я и решила забежать в супермаркет да взять что-нибудь готовое. А потом увидела вас на террасе.

– Спасибо. Теперь не придется ехать в город.

Я выплеснул в сад воду из ведра и занес с дом точильные камни. Тщательно прополоскал горячей водой почерневшие пальцы, вынул из холодильника пару банок пива вышел на террасу.

– Не рановато?

– Снова звезды тянет считать. Сейчас, если не выпить, начну измерять ветчину в сандвичах.

Крокеты с кремом были еще теплыми. Я пил пиво, Акико – апельсиновый сок.

– Значит, думаете стать художницей.

– Нет, я просто хочу рисовать.

– Понятно.

– А вы, похоже, одобряете. Думаете, если постараться, у меня получится?

– Не знаю. Я и не собирался, а вот стал.

Солнце окрасило пушок на лице Акико золотом.

– Мне нравится.

– Что именно?

– Вот так сидеть, как влюбленная парочка, и есть сандвичи. Еще не приходилось мне жалеть об упущенной молодости.

– Покажите свою мастерскую, – неожиданно попросила Акико.

– Да там и показывать-то нечего. Смотрите, если так хочется.

Я взял сандвич с картофельным салатом. Еды тут оказалось вдоволь на двоих, хотя Акико говорила, будто случайно оказалась рядом.

– А почему вы пишете абстракции? Не сочтите за грубость, я ваших работ не видела, но как-то это…

– Просто не хочу подменять вещами то, что творится на душе.

– Вы изливаете на полотне душу?

– Что я вам вчера говорил? Как только начинаешь облекать мысль в слова, она теряет смысл. Для художника попытки объяснить, что да почему, вообще бессмысленны.

Я потянул колечко на второй банке пива. Умял два крокета и четыре сандвича. На сытый желудок больше двух банок я бы не осилил.

– Я приберусь. А потом все-таки взгляну на вашу мастерскую.

Акико убрала оставшиеся сандвичи в полиэтиленовый пакет.

– Мусор раскладываете для сортировки?

– Да, там в доме два пакета. Пустые емкости в прозрачный – это смотрительша мне уже устала объяснять.

Акико зашла в дом.

Посасывая сигарету, я рассматривал отточенный нож.

Нож был крепкой закалки, как японский меч. Не знаю, чем именно он отличался от прочих ножей, но резал действительно отменно.

Вернулась Акико и принялась наблюдать за моими действиями. Я спрятал нож в футляр.

– Это что у вас?

– В смысле в мастерской?

– Вы замазали холст углем.

– У меня свои методы, и я не собираюсь выслушивать замечания. Как хотел, так и рисовал. Просто получилось черно, вот и все.

– Там под чернотой что-то проглядывает. Просто интересно, что это такое.

– Я и сам не знаю.

– Не рисовали ничего конкретного.

– Нет, что-то я рисовал.

– Так что же?

– Не знаю. Рисовал, что видел. Другие не видят, а я вижу. Наверно, поэтому художники рисуют.

– Предположим, вы пишете натюрморт. Например, вазу какую-нибудь. Вы что же, не видите, что ваза это ваза?

– Ваза – она и есть ваза, что с нее взять?

– А для вас, судя по всему, это нечто другое?

– Вы вынуждаете меня повторяться. О таких вещах не говорят, иначе можно окончательно все переврать. Это рисунок – и точка.

Я улыбнулся, а Акико, напротив, казалось, разозлилась. Не понимаю почему. Ввалилась в мою мастерскую и устраивает допрос. Как еще прикажете реагировать?

Я сунул в зубы сигарету и указал на пакет, который гостья держала в руках.

– Только не перепутайте. Смотрительша мне этого не спустит. А когда закончите, можете идти.

– Вы говорили, что собираетесь в горы.

– Попозже. Я только что поел.

Поскольку в город на обед ехать не пришлось, я сэкономил уйму времени.

Постругаю лучинку отточенным ножом, тогда и пойду.

Я устроился на пассажирском сиденье, и «ситроен» шустро сорвался с места. В машине не трясло.

– Эх, понесли, залетные! – басовито гикнула девушка. На ней была бежевая пуховая куртка, из-под которой выглядывал простоватенький свитер чайного цвета, и вельветовые брюки цвета палой листвы. Меховая шапка и носки дополняли гармоничное сочетание. В целом создавался шикарно-утонченный образ.

– Сколько времени утекло.

– Вы о чем?

– Давненько не ездил с молоденькой компаньонкой. Здорово, что не надо самому рулить. Сидишь, пейзажами любуешься.

– Не знала, что вам нравятся пейзажи.

– По правде, я и сам не знал. Тут вся прелесть в сочетании: едешь с женщиной, сидишь на пассажирском месте, смотришь в окно.

Мы выехали из курортной зоны и свернули на дорогу, бегущую через город. Из приборной панели горизонтально торчал рычаг переключения передач с круглой ручкой на конце. Крепко в него вцепившись, Акико толкала и тянула, переключая передачи.

– Для зимы подходящая машина. Тут печка дельная.

– В любой машине есть печка.

Мы взбирались по склону в противоположном направлении от города. Дорога пролегла на высоте тысяча восемьсот метров над уровнем моря. На такой высоте, наверно, окоченеешь от холода.

– А тут озеро есть.

– Вернее сказать, большой пруд.

– Вам обязательно на все фыркать?

Я пожал плечами и сунул в губы сигарету. Акико кивнула на пепельницу. Вытянув ее, я увидел два окурка со следами розовой помады.

– Ну вот, вы меня раскусили.

– Ментоловые «Мальборо»?

– В моем возрасте рано курить. Я завязала, а три месяца назад, когда меня бросил приятель, снова начала. Не ожидала от него такого.

– Любовь зла, правда?

– А кто тут говорил про любовь?

– Но ведь вы его по-прежнему любите, признайтесь.

– Теперь уже не знаю. С вами поговоришь – все встает с ног на голову.

– Вы, главное, на дорогу смотрите. Нас без особых усилий обогнал «БМВ».

– Куда? Тут обгон запрещен.

– Эта машина теряет скорость на подъеме, да? Какой тут двигатель, вы сказали? 600 кубов?

– Двухцилиндровый. Резвый конек, только на горке выдыхается быстро. А если подъем крутой, так и вовсе не заберешься.

Дорога виляла, и Акико вела с осторожностью. Нас снова обогнали – на этот раз мотоцикл. Обгон был по-прежнему запрещен, но девушка не возмущалась. На самом деле, если бы мне пришлось тащиться позади на какой-нибудь мощной машине, и я бы не выдержал.

Дорога все поднималась вверх. На обочинах сыпали листвой белые березы, меняла цвет лиственничная хвоя.

– Эх, красотища.

Стало зябко. Я закрыл окно. Здесь окна открывались и закрывались особым образом, не как на других машинах: ты не вращал рукоятку, а просто поднимал кверху нижнюю половину окна, заводил ее за верхнюю и закреплял в таком положении.

– Чудо, правда?

– Да уж.

– Вы не большой любитель природы?

– Не правда. Я тронут, только не умею выразить.