Крышки грохочут, парты скрипят. Пронзительно. Мои студенты встают, провожая меня.. Вернее, окружая тут же, плотным кольцом. Звенит, отдаваясь гулом в коридорах, звонок, но его и не слышно почти, потому что наперебой мои «воробьи», как я их называю про себя, задают мне вопросы, протягивают листы с записями, уточняют расписание, спрашивают, где можно найти книги, когда работает лингафонный кабинет, и в котором часу занимается группа семинара Тонькина и Борисенко

– Георгий Васильевич, этот Ваш долбаный Граций меня достал уже.. – Рыжеволосая, разноглазая девица в трехцветном пончо, мокасинах и выцветших джинсах, побелевших на коленях, перекидывает через правое плечо огромную сумку планшет, вытаскивая из нее красновато коричневый, растрепанный кирпич очередной хрестоматии литературы Греции. Или Рима? В глазах рябит от этих хрестоматий! – Вот смотрите, достала еле – еле, а там половины листов – нет..

– Страниц, Воробьева! – машинально поправляю я.

– Да мне – по фиг, какая разница, один хрен – не выучу я все равно Вашего Постерция..

Все кто стоит рядом, тщетно пытаются удержаться от смеха, Склоняясь над планшетами, портфелями, листками блокнотов, засовывая в карманы айпады, смартфоны, они фыркают, корчат рожицы, склоняют голову к коленям, отряхивая невидимые соринки с джинс и потертых курток.. Наконец, кто то один не выдерживает, смех прорывается наружу, и вскоре аудиторию двести пять сотрясает такой хохот, что в открытую дверь в недоумении заглядывают проходящие мимо..

– Нет, а чего вы ржете то? – Воробьева машет рукой, и с обидой отвернувшись от ребят, плюхается на скамью в первом ряду. – Вот я посмотрю на вас, когда сессия будет.. Пришла, блин, в эту библиотеку, там грымза какая то, в соломенном парике,«восторг Парижа», столетней давности, волосы немытые три недели: лепечет мне: «Деточка, не могу Вам выдать еще книгу: это архиварная редкость, нужно в залог что – нибудь ценное.. А что у меня ценного? Трусики от"Гермес», но я их ей не отдам, они на нее и не налезут.. У нее пятая точка – тридцать пятого калибра…

– Воробьева, Вы с ума сошли! Что такое Вы говорите – прекратите сейчас же! – яростно шиплю я на нее, дико вращая глазами, в которых неудержимо сверкает смех… Хохот непрекращающимися волнами накрывает аудиторию, гулко отталкиваясь от верха амфитеатра и скатываясь вниз..

И, во – первых, не архиварная, а архивная.. Ну, в интернете поищите, там же сейчас все есть.. Аудиокниг много…

– Георгий Васильевич, нет у меня денег на интернет. – Вздыхает Воробьева.– Я «степу» бабушке уже отдала. На лекарства. У нее вчера опять приступ был. Блин, эта стенокардия – хуже «джеффа».

Ребята, стоящие чуть ближе к нам, затихают мгновенно.

Влад Коротков, староста группы, вытаскивает из кармана пластиковый квадратик.

– Ты даешь, Летка. У тебя сравнения! До стипендии новой – еще месяц. На вот, мою карту клубную, зайдешь в"Модерн – Драйв», там тебе дадут часика три посидеть бесплатно, хватит? – Коротков, не мигая, смотрит на меня, и, чуть прикусив нижнюю губу, и выставив вперед правую ногу, слегка покачивает носком модных, серовато белых «адидасок».

Ему нравится Виолетта Воробьева. Давно. Но показать этого он не хочет. Как лидер группы и староста. Как сын и внук дипломата, «снобик», с легким налетом хипперства. Как серьезный юноша, штудирующий по ночам ритмический строй Катулла и Горация… Как мастер спорта по плаванию международного класса.

Летка Воробьева, смех и треск нашей группы, отлично знающая английский – занималась с бабушкой с детства, и полгода репетиторствовала в семье какого то богатого нефтяника, не получив за труды ни копейки, – ни в какую не хочет знаться с латынью и отвергаети римлян и прочих латинян – напрочь. Уже трижды за семестр она оказывалась на грани вылета из университета. Яморщу лоб, пожимаю плечами:

– Мне кажется, три часа – вполне хватит не только на Проперция и Фалета, но и на всех латинян в куче. Если не отвлекаться, искать целенаправленно. – Ясмотрю на Воробьеву, которая усердно заправляет джинсы в слегка облезшую замшу мокасин. По – моему, она носит ихтретий сезон. Как они не разлезлись?

– Виолетта, – Она поднимает голову, когда я обращаюсь к ней. – Знаете что… Если не удастся найти Горация и Проперция, то можете записать на диктофон ваш рассказ сегодняшний, со всем сленгом и"фенечками», а мы его группой переведем на латынь. Постараемся. —Улыбаюсь. – Вы нам поможете.

В легком ошеломлении Воробьева смотрит на меня: – Георгий Васильевич, Вы шутите?

– Нет, это тема следующего группового занятия. В этот момент, разрывается, вспыхиваяи мерцая экраном, мой сотовый, ия слышу в дребезге и треске баритон Ворохова, доносящийся до меня, гулко и неразборчиво:

– Грэг, привет. Ты только не волнуйся. Тут у нас происшествие. Фей пропал.

– Как? Что? Как пропал? Почему? Подожди, я не понял… – я чувствую, как меня медленно покрывает яростная и мощная волна холода, поднявшаяся откуда то от пяток и дошедшая молниеносно до сердца. – Она… она, что с ней? – мой голос срывается, в горле что то хрипит, клокочет. – Она в больнице? Что? «Скорая?» Говори быстрее, черт, плохо слышу..

– Нет. Она с Лешкой пропала. Не одна. Они пошли на реку. И уже два часа их нет.. Я весь поселок на три раза обошел. И речку тоже…

– Мишка, на фиг, убью! Ты обалдел совсем! – Ору я, срывая свой» академический» меццо – баритон, не обращая внимания на студентов, столпившихся вокруг. Впрочем, половина из них уже направилась к выходу. Другая – замерла около меня. – Зачем ты ее отпустил так далеко?? Она же не.. Тьфу, идиотизм… Я еду… Сейчас я… -Скорчившись от мгновенной, как выстрел, боли в колене, я медленно оседаю на скамью рядом с Воробьевой.

Она цепляется за мой локоть, что – то говорит мне, почти – кричит. Но я не слышу. Я не слышу ее. Кто – то подхватывает летящий на пол портфель, рассыпающиеся бумаги, сует мне в руки ключи от машины, трость и пальто, Стакан воды с таблеткой. Кажется, это Коротков… Я не понимаю, кто.. Неважно. Неважно – кто.

***

Потом я несусь вниз по лестнице, за мной бежит кто то из ребят. Я вижу синюю джинсовку Знаменского, нашего форварда, рассыпающиеся по плечам локоны Литягиной, которая почему держит в руках мой сотовый и время от времени подносит его к уху, с отчаянно – потерянным видом. Она засовывает мобильник в карман моего пальто, помогая мне, уже на крыльце, попасть в рукав. Потом дорога летит впереди меня, не останавливаясь, змеясь упругой лентой и в лобовом стекле, и в боковых, затонированных.

Знаменский ведет машину отчаянно – залихватски. Как заправский гонщик. Я прихожу в себя только на повороте к дачному поселку.

– Антон, теперь направо. Так. Влево и чуть – чуть вправо. Теперь налево. И следующий поворот, синие воротца… – Боль в колене обнимает меня так властно, что я кусаю губы. И только откинув голову на подголовник сиденья, замечаю, что вцепившись в портфель с моими бумагами, рядом со мной сидит Литягина – беда и краса факультета. И тоже кусает губы. Они у нее белые. С остатками помады в уголках.

– Георгий Васильевич, звоню, звоню.. Молчат. Или – вне зоны..Михаил Николаевич убежал опять к реке, наверное. Там еще кто – то есть? Кроме него и Светланы Александровны?

Я качаю головой. – Нет, Таня.. Будний день. А Ланочка.. Ланочка, она.. Ты знаешь..

Литягина прикасается к моему локтю

.– Все хорошо будет, Георгий Васильевич. Сейчас надо сосредоточиться. Где она может быть? Знакомые у вас есть здесь?

– Нет. Я пожимаю плечами. – Мы не успели здесь нис кем еще пообщаться даже… Как то….. Молочницу, впрочем, знаю немного.

– Она может быть у нее? – Литягина пристально смотрит на меня, повернувшись вполоборота и засунув руку в карман.

– Два часа? Да что ты! – Я улыбаюсь, нервно дергая верхней губой. Тут машина останавливается, и я выскакиваю из нее, как пробка, лечу по садовой дорожке…