– Только и слышно: «Горушка то, Горушка – другое!» – беззлобно ворчит Ворохов.– Ты о себе бы подумала.. Тебе свежий воздух нужен..

– Он нужен всем. Наточи еще этот, пожалуйста. – Я слышу звук точильной машинки для ножей и голос Ани из глубины коридора:

– Господа и дамы! Бросайте заниматься кухонными делами в вечерних туалетах. Это безобразие. Ланочка, пойдем, я тебя уложу? Отдохни хоть полчасика, а? Я ведь знаю, что ты весь день бегаешь… Вас не было здесь месяц, а как будто – жилая квартира. Не пылинки. Когда успели то? С тряпкой бегала два часа, без перерыва? Можно я возьму почитать? – Аня машет книгой извлеченной из недр стеллажа в прихожей, и тут вдруг замечает меня:

– Грэг, привет. Боже, какой роскошный букет! Мишка, тащи вазу.. Я в гостиной видела.. Где ты купил? Дождь на улице… Вечер уже.

– Вот тут, за углом. Сидит старичок в дождевике, перед ним – ведро, астры мокнут. Я забрал последние. Жалко старика. И цветы жалко.

Руки фея обнимают меня, где то чуть ниже плеч. Наклониться я не успеваю.

– Спасибо… – Она незаметно трогает что то в букете, перебирает, и он становится ярче, заметнее: белое и бардовое выгодно оттеняет друг друга. Капли крови всегда оттеняют белизну больничных стен. О чем я думаю, боже! Я осторожно и в то же время – крепко прижимаю к себе легкого фея. Еще улетит, выскользнет, упадет.. Мой фей…

– Ты же весь мокрый! Зачем на улицу вышел? Простудишься, боже мой! – Разбросав астры по поднесенному Вороховым богемскому чертогу хрусталя, и, уже не смотря на них, она встряхивает мою куртку, вешает ее и тут же вытирает мне чем то голову.. Полотенце.. Где она его взяла?!

– Иди, скорее, иди, чай пей.. Там сардельки, салат, иди скорее.. Немного вина надо… Ой, а что это? Горушка, что это у тебя? Какая чудесная коробочка… Откуда это? – Она извлекает из кармана куртки шуршащий, пузатый сверток, и, уже не замечая никого вокруг, садится на пуф, возле вешалки.. – Чудеса какие! А там кто нибудь живет? – она смотрит на меня вопрошающе, с детским неподдельным интересом. Она вся превратилась в ребенка. В одну секунду.

– Не знаю, cherrie! – я улыбаюсь, смотря на нее. Другая эмоция невозможна, нереальна в этой ситуации. – Открой и увидишь. – Она протестующее качает головой и протягивает хрупкую вещицу Мишке, который уже присел возле нее на корточки, в позе охраняющего пажа, волка, цербера, кого там еще? Про себя я – фыркаю. Не хватало тут только ревности! Но руку на плечо Ворохова кладет Аня, и все становится на свои места. Она тоже наклоняется над феем, незаметно поддерживая ее спину.

– Миша, ты открой. Я разобью. Это совсем старинное что то… – Завороженно шепчет фей.

– Да. Севр. Мануфактур ле руа.. Королевская фигня, – Мишка шутит в своей обычной манере. Подмигивает мне:

– Где отрыл, Грэг? И за какие бабки?

– Подарок. За переведенную новомодную медицинскую ересь, с двумя ошибками в одном слове.. Открывай, открывай, чего ты? – Я присаживаюсь на корточки возле фея, с другой стороны, и вся прихожая погружается в нетерпеливое ожидание чуда.. Ворохов приподнимает тонким пальцем художника, с изъеденными скипидаром и краской ногтями, кольцо малахитового сундучка – шкатулки, и высыпает на свою ладонь крохотного ангелочка, с позолоченными крылышками и венком на голове.

– Ух, ты! Какой смешной! – улыбается Аня. – Это же – наш фей. Ну, просто копия..

– Да, вот я только что хотел сказать. Точно! – Мишка осторожно крутит ангела на своей ладони. – Ну, Ланочка, смотри, и глаза такие же.. Огромные.

– Где ты его нашел? – Она удивленно смотрит на меня. – У Полины – таких нет. Я знаю.

– В песочнице валялся. – Отшучиваюсь я. – Его помыть надо. Видишь, у него голова в песке. – Беру ее под руку, осторожно приподнимаю с пуфа. – Пойдем, выпьем немного кофе. И тебе, действительно, нужно полежать. Ну, хоть полчаса….

– И еще, брат, Вам обоим надо подумать над одним вопросом – заговорщически шепчет мне Мишка, когда мы возвращаемся на кухню.

– Каким? – Я усаживаю фея за стол, и потому не сразу чувствую в Мишкиной улыбке – подвох.

– Ну, как успеть завести ребенка. Настоящего. Чтобы кукол не искать в песочницах во дворе. – Это Мишка произносит уже вслух.

Со стола медленно падает ложка. Аня яростно захлопывает крышку чайной банки и тотчас же хватает Мишку за ухо, шипя:

– Ворохов, я тебя прибью! Ты, вроде, за обедом не пил…

– А что? Что я не так сказал? Пусти ты, сумасшедшая, больно же! – Мишка обиженно трет покрасневшее ухо. – Я серьезно говорю. Тут обидного ничего нет.

– Поздно, Мишенька. Я тоже – серьезно. Мне – сорок пять. Грэгу – сорок семь. – Фей, нарочито спокойно, медленными, размеренными движениями наливает в чашку кофе, подает мне.

– Ну и что? Это что, разве – возраст? Что тут такого? И в пятьдесят заводят ребятню.. И в семьдесят. Эта богема.. Вон, посмотри, у Градского сын родился..– Ошарашенно взирая на фея, Мишка несется уже во всю прыть, не зная, как остановиться. Или – упрямо не желая остановиться.

– Миша, мы – не Градские. Яворские мы. И мне осталось.. Неважно, сколько. Я и за два года не успею. Или – не выношу. При этой форме белокровия… Она не сворачивается, кровь, понимаешь… Прах ее побери! Удивительно, как она еще Грэгу подошла..

– Любимая… Успокойся. – Я осторожно касаюсь ее руки, в которой она крутит серебряный черенок ложечки. – Не надо, успокойся. Прошу тебя. Нашел о чем говорить, балда! – беззлобно ворчу я, отвешивая Мишке подзатыльник. – Это мы в другое время обсудим. На даче, за шашлыками. У меня план, кстати, есть по этому поводу, стратегический. Вы обалдеете, точно. А сейчас, – Я поднимаю руки вверх ладонями. – А сейчас мы садимся все, пьем кофе, отдыхаем часик, и едем в театр. Все. Не обсуждается. Категорически.

– Милый, – Не выдыхая, и потрясенно смотря на меня, шепчет фей. Он моментально уловил суть игры. Он всегда тотчас же улавливает все, мой фей.. – А я то, я – есть в этом твоем… категорическом плане? Или как там его называют?

– Конечно, madame, как же – без вас! Вы – главное звено. Без Вас – никуда. – Я подмигиваю фею. – Так что, быстренько, пейте кофе и отдыхать.. Немедленно. Вы для стратегического плана мне нужны в отменной форме. И пусть madame Ворохова уложит Вам волосы. В театре надо – блистать…

– Мы все сделаем. Я фен привезла и лак. – Аня яростно раскладывает по холодной керамике тарелок салат и палочки сарделек. – Грэг, попробуй, тут соли достаточно?

– Нормально – Я со вкусом, нарочито медленно, разжевываю сардельку.– Да, я забыл спросить, а где у нас Лешик? Куда Вы дели младшего Ворохова?

– А что, он тоже нужен для… стратегического плана?? – не сговариваясь, хором, спрашивает у меня вся компания. И замирает на миг, когда я первым начинаю смеяться…

Уже в фойе нас окружила целая толпа: студенты – за редким исключением, в лице красавицы Литягиной, – с родителями; приятели Ворохова – извечная веселая, добродушная, галантная, чуть под хмельком, богема, знакомые Анечки по поэтическому кружку – шумная компания, с обрывками своих и чужих строчек в головах.

И наше, профессорское, нарочитое «благочиние», с сорочками в мелкую точку или полоску, небрежно перехваченную под самым горлом лоснящимся бантом бабочки или удавкой галстука «павлиний глаз» – от которого через три минуты начинает рябить и в глазах, и в голове..

…Не получилось сосредоточиться и осторожно идти по почти «каннской» лестнице, с потертой ковровой дорожкой с бежевыми полосами по краям, ведя под руку крохотного фея, в белом палантине поверх синего бархата, жемчуга, и острого брюссельского кружева. Руку пришлось срочно освободить для приветствий.

Фей вспорхнул вверх по лестнице, вопреки всем правилам, в сопровождении улыбающейся легкими ямочками на щеках и на подбородке, Анечки Вороховой, чьи тонкие лакированные шпильки прочно впились в лестницу, а локти в черном шелке и гипюре осторожно и чуть небрежно поддерживали спину фея. Как раз в том месте, где нужно.