Вместе с тем можно привести примеры разрешения подобных споров Высшим Арбитражным Судом Российской Федерации, когда в качестве основания для признания договора недействительным в соответствии со ст. 174 ГК признавалось наличие в уставе соответствующего юридического лица записи о том, что его руководитель, подписывая договор, действует на основании устава. Так, в одном из постановлений Высшего Арбитражного Суда, принятых в порядке надзора, указывается, что «из этой записи следует, что другая сторона в сделке должна была ознакомиться с текстом устава общества, чтобы выяснить, имеются ли у председателя правления закрытого акционерного общества полномочия на заключение договора залога недвижимого имущества». Поскольку председатель правления не был наделен полномочиями совершать такие сделки, на основании ст. 174 Гражданского кодекса Российской Федерации данный договор является недействительной сделкой»[1026].
Нельзя не заметить, что при таком подходе анализ действительного волеизъявления сторон и их действий по заключению договора подменяется сугубо формальной констатацией обязанности сторон, вступающих в договорные отношения, тщательно изучить учредительные документы друг друга, ибо практически во всех договорах имеется «дежурная» фраза о том, что представитель стороны, заключая договор, действует от имени юридического лица на основании его устава или его доверенности.
Таким образом, смысл норм, содержащихся в ст. 174 ГК, меняется на прямо противоположный: уже добросовестная сторона должна доказывать, что она не имела возможности ознакомиться с учредительными документами контрагента (а как это можно доказать?!). Вместо реализации задачи обеспечения стабильности договорных отношений путем всемерного усложнения процесса оспаривания совершенной сделки мы получаем дополнительное средство защиты недобросовестных участников имущественного оборота, которые, не исполнив обязательства, могут добиться практически автоматического признания договора, исполненного контрагентом, недействительной сделкой.
Если же оценивать ситуацию, подобную той, которая составила фабулу дела, рассмотренного Президиумом Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации, не с сугубо формальных позиций, а с точки зрения реального волеизъявления сторон, то следует сделать вывод, что, указывая в тексте договора, что он действует на основании устава акционерного общества, его руководитель правления сообщал контрагенту ложные сведения, ибо он наверняка должен был знать об ограничениях собственных полномочий, содержащихся в уставе. Иными словами, руководитель акционерного общества не только не поставил контрагента в известность по поводу данных обстоятельств, но и сознательно исключил такую возможность, сославшись на то, что его действия по заключению договора основаны на уставе акционерного общества.
В данном случае будет уместна цитата из книги В.М. Хвостова «Система римского права», изданной в 1908 г.: «Ради прочности оборота поэтому необходимо иногда связывать лицо, изъявляющее волю, не его внутренней волею, а волею, как она представилась адресату… При оборотных сделках[1027] лицо, изъявившее волю, несогласную с его действительной волей… связано изъявленной волей в том виде, как ее содержание мог понять адресат, относясь к ней, со своей стороны, с должным вниманием. Это имеет место в особенности в том случае, когда неверное содержание воли, принятое адресатом за правильное, может быть вменено в вину автору изъявления воли»[1028].
Более того, В.М. Хвостов считал, что «лицо, сознательно умолчавшее в целях обмана о том, что оно не имеет в виду действительно заключить сделку, о которой идет речь, должно исполнить сделку, если адресат не мог догадаться о несерьезности сделанного ему изъявления воли»[1029].
В арбитражно-судебной практике возникли и более общие вопросы, связанные с оценкой действий руководителей и других органов и должностных лиц, выступающих от имени юридических лиц. Начнем с того, что далеко не во всех случаях указанные действия рассматриваются в качестве действий представителя юридического лица. Так, при рассмотрении одного из дел Президиум Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации констатировал, что заместитель руководителя юридического лица, не располагавший полномочиями, основанными на уставе либо доверенности, тем не менее действовал, подписывая договор займа, как орган юридического лица, наделенный соответствующими полномочиями[1030].
Представляется, однако, что, оценивая действия руководителя юридического лица или иного должностного лица по заключению сделок, мы не можем выходить за рамки правоотношений, регулируемых нормами о представительстве и доверенности. Руководитель юридического лица является его законным представителем, т. е. он вправе совершать сделки от имени юридического лица без доверенности. Что же касается иных должностных лиц, то совершать сделки от имени юридического лица они вправе не в качестве органа юридического лица, а лишь как его представители, располагающие соответствующими полномочиями, основанными на доверенности или учредительных документах этого юридического лица. Если же такие лица совершают сделки при отсутствии указанных полномочий либо при их превышении, то в соответствии со ст. 183 ГК соответствующая сделка может создавать, изменять и прекращать гражданские права и обязанности для представляемого (юридического лица) лишь при условии его последующего одобрения сделки.
Кстати сказать, практически во всех случаях, когда совершенные сделки признавались недействительными, в том числе и в связи с тем, что руководители и другие представители юридических лиц действовали с превышением полномочий, речь шла о сделках, обязательства по которым были исполнены одной из сторон, не представившей, однако, доказательства прямого письменного одобрения контрагентом совершенной сделки.
Возникает вопрос: насколько правомерно применять положения о недействительности сделок к фактически исполненным договорам, когда обращающаяся в арбитражный суд сторона является исключительно должником? Следует ли в подобных ситуациях требовать от добросовестного контрагента представления еще каких-либо доказательств, подтверждающих письменное одобрение должником совершенной сделки?
Думается, что таким доказательством одобрения сделки (вполне достаточным) может служить принятие контрагентом исполнения обязательства, предложенного добросовестной стороной. К примеру, Г.Ф. Шершеневич допускал такую возможность. Он считал, что «последующее согласие может быть явно выражено или может также быть выведено из действий, т. е. то лицо, в интересе которого была совершена сделка, может или прямо одобрить действия лица, взявшего на себя роль представителя, и принять их на свой счет, или присвоить себе результаты, вытекающие из действий этого лица… Было бы в высшей степени несправедливо подвергать третьих лиц опасности опровержения сделки со стороны представляемого под тем предлогом, что она выходит за пределы полномочия, когда сделка оказалась для него невыгодной»[1031].
Необходимо также отметить, что проблема ущемления интересов, добросовестной стороны в результате возможного признания недействительным исполненного ею договора находилась в центре внимания российских дореволюционных юристов при подготовке проекта Гражданского Уложения. Во всяком случае, проект книги V Гражданского Уложения «Обязательственное право», внесенный 14 октября 1913 г. в Государственную думу, включал в себя следующее положение: «Возражение о недействительности договора может быть предъявляемо до тех пор, пока существует право требовать исполнения основанных на договоре обязательств» (часть третья ст. 32)[1032].
