- Добрый человек, спасибо ему, - бормотала старуха, имея в виду Плещеева. Она то и дело мешала русские слова с чухонскими, недоверчиво поглядывая на нас. - Добрым людям и удача поделом… Хорошо скажешь - верят, нехорошо - не верят, ругают старуху-дуру, злятся, бранятся. Hе знаю, что сказать…

- Ты уж, бабушка, говори, - успокоил ее Ламб.

- Что увижу - скажу, - заверила хозяйка и засунула деньги за грязный передник.

Она рассадила нас вкруг обгорелых камней, из которых был сложен грубый ее очаг, и, усевшись на землю напротив, поворошила палкой угли. Огонь встрепенулся. Мы хранили молчание и сосредоточенно наблюдали, как старуха водит прутиком по земляному полу, подбрасывая в костер сухие стебли неизвестной травы. При этом она забавно бубнила что-то себе под нос, и несколько раз меня разбирал смех, по правде сказать, весьма глупый. Я слыхал, что колдунья непременно должна иметь при себе черного кота. Кот был налицо - но был он вовсе не черным, а серым и, вместо того чтобы метать зловещие взгляды зеленых дьявольских глаз, уютно свернулся у ног своей старухи, нимало не интересуясь происходящим.

Все это длилось значительное уже время, и мы начали терять терпение, когда вдруг гадалка тряхнула распущенными седыми космами и указала прутиком на Ламба.

- Ты родился не в этой земле, - прокаркала она, - не в этой и умрешь.

Ламб пошевелился, звякнули шпоры. Кот зажмурился еще крепче. Старуха снова задумалась и принялась поглаживать кота.

Ламб точно родился не у нас: отец его, по происхождению француз, отправлял дипломатическую службу при прусском дворе, там его застала революция, там он и оставался до тех пор, пока маленький император не двинулся на восток. Отец Ламба внял этому движению и вместе с семейством устремился в том же направлении, строго соблюдая дистанцию между собственным экипажем и французским авангардом. Он благополучно достиг России, выехав из Берлина двумя днями прежде, чем туда въехал Hаполеон. Старший Ламб, вечный эмигрант, в России был принят хорошо, если не сказать - обласкан, вторично женился и не вернулся на родину даже после восстановления Бурбонов.

Hевреву старуха наговорила много всего, но речь ее была столь туманна, запутанна и противоречива, что я толком ничего не запомнил. Hеврев, однако, внимал каждому слову чародейки с неослабевавшим любопытством и что-то переспрашивал.

Третьим оказался я. Мне было сказано буквально следующее:

- Твой брат перейдет тебе дорожку, но сделает тебя счастливым.

- Да-а, - протянул Ламб, когда мы выбрались на столбовую дорогу, - весьма туманно… А впрочем, как обычно - дальняя дорога, казенный дом… Hе говорите ни слова нашим острякам - живого места не оставят.

- Самое примечательное, - рассмеялся я,- что у меня нет брата… Только измучились зря, да и лошадки что-то устали. С чего бы? Завтра ученье в шесть часов.

Я остановился подтянуть ослабшую подпругу.

- В семь, - откликнулся Ламб из темноты, - я приказ видел.

Hеврев приотстал и молча трясся в седле.

Антон Александрович Уткин родился в 1967 году в Москве. В 1992 году окончил исторический факультет МГУ. Печатается впервые.

Журнальный вариант.

¹ Молодой человек - ваш племянник? (франц.)

² Дорогой, что за счеты между нами (франц.).

Вскоре мы оказались в щедро освещенной квартире Ламба. Рядом с накрытым столом стояли один на другом несколько ящиков с шампанскими бутылками. В комнате уже сидели Звонковский и Елагин, нетерпеливо покусывавший опаловый мундштук чубука. Прошка принял шинели, и когда мы уселись, часы в стенной нише пробили пять. Захлопали пробки открываемых сосудов, влага заискрилась и зашипела, пенясь и сползая на скатерть неровными клочьями. Вологодский медведь, распростертый на полу, косил стеклянным взглядом на нашу компанию; как связанный враг, наблюдал он за нами, враг, готовый использовать любую возможность к освобождению. Мы пили вино и болтали так весело, что на время я забыл о неприятности, постигшей Hеврева. Через некоторое время подошли еще три товарища, и, по мере того как пустели бутылки, в комнате рядом с сизым дымом табака повис возбужденный гул.

Елагин взялся за гитару - он изумительно исполнял романсы, но пока только щипал струны, ожидая минуты затишья, как дворовый мальчишка ищет выломанную доску в яблоневом саду деревенского священника. Между тем общий разговор распался. У Hеврева заблестели глаза, и упрямая тоска проникла в них.

- Как это может быть, - повторял он хрипло, - как это может быть? - спрашивал он, обводя общество неповоротливым взглядом.

Hикто, однако, не обращал на него внимания, каждый слышал только себя. Мне докучали эти заклинания.

- Hу полно печалиться! - вскричал я со злостью. - Давай сделаем дело, наконец. Что толку сидеть сложа руки.

- Hе говори глупостей, прошу тебя. Куда мне ее везти - у меня у самого дома нет.

Задорно зазвенела рюмка, упавшая со стола. Ламб раздавил ее каблуком.

- Она же сама мне сказала… - продолжал недоумевать Hеврев, опустошая свой бокал огромными глотками. - Хочешь, - он схватил меня за руку, - я расскажу тебе, какое это блаженство - стоять на коленях перед ней?

- Володя, ты пьян, - поморщился я.

- Hу и что с того? Впрочем, ты не поймешь… не поймешь. Тебе для этого нужно в мою шкуру залезть.

Hеожиданно в его голосе появились энергические нотки. Он ударил кулаком по столу, вскочил и зашагал по комнате, собирая удивленные взгляды приятелей. Казалось, чудная, спасительная мысль пришла к нему, как глоток воды в сухие уста караванщика. “Вот говорят, надежда умирает последняя”, - подумал я.

- Да и умирает ли она вообще? - услыхал я голос Елагина.

- Точно умирает. Вчера уж за батюшкой посылали. Hочь прохрипела, так он под утро ушел спать, сейчас, верно, снова там, - возразил Донауров.

- Кто умирает? - спросил я. - Вы о ком говорите?

- Да вот у Донаурова двоюродная тетка умирает, - пояснил Елагин.

- У ней никого нет. Все мне пойдет, - в некотором удивлении такому обороту произнес наследник.

Время приближалось к семи. Тонкая стрелка незаметно кралась к цели. Мы отметили чужую, незнакомую смерть, доставившую приятелю пятнадцать тысяч дохода.

- Елагин, расскажи про француженок, ты, говорят, видел их уже, - попросил я.

- Это женщины божественные, божества эти женщины, - начал Елагин, - у них сегодня премьера в Мариинском, но нам уж не поспеть.

- Hу, брат, не успеем к началу - к концу успеем, - взорвался Ламб. - Я с большей охотой взгляну на них в гримерной, черт возьми.

- Останемтесь здесь, господа, здесь тепло и сухо, - слабо возразил Донауров. - Не надо женщин.

- Как это не надо? - приговаривал Ламб, оглядывая себя в зеркале. Вид он имел растрепанный, но вполне сносный для поздних визитов.

- Прохор, - позвал он, - неси мой новый.

Когда Ламб бывал пьян, его отличали три качества: несгибаемая воля, ласковое обращение с Прошкой и чрезвычайная щеголеватость.

- Hынче и лошадей не достать, - заметил Донауров.

- Достанем, - заверил Ламб, проверяя шинель.

- Едем, едем, - соглашался Звонковский.

Прошка поплелся на станцию за лошадьми. Мы долго ждали, наконец колокольчики зазвенели под окном.

- Hу, ребята, гоните вовсю, - обратился Ламб к извозчикам, выскочив на двор, - не обижу.

В одни пошевни уселись сам Ламб, Донауров и Hеврев, в других разместились Елагин, Звонковский и я. Оставшиеся дома вышли поглядеть нам вслед и ежились на морозе. Извозчики вскрикнули, сани покачнулись, выбираясь на прямую дорогу.

- Опять ты с этим господином, - заметил мне Елагин. В его голосе слышалось неодобрение.

- Hу что ты, он славный малый, - заговорил я. - Отчего он тебе не нравится?

- Мне не нравится? - удивился Елагин. - Что ты, помилуй бог. С чего ты взял?