- С каких пор вы стали защищать рабство? - удивилась Вера Hиколаевна.

- С тех самых, как сам стал рабовладельцем, видимо, - весело заметила княгиня Бризетти.

- О, какая проницательность, - на вид добродушно рассмеялся Александр, но бросил на неосторожную княгиню не слишком ласковый взгляд.

- Положительно, история повернула вспять! - вскричал банкир, подходя к нам с неизменным бокалом в мягкой руке. - Европейская цивилизация, честное слово, не так уж цивилизованна, как хотят уверить нас господа Кюстины и Констаны. Hе прошло и пятидесяти лет, как успели очистить от скверны собственную Францию, и уже несем на другие континенты - что бы вы думали, ха-ха-ха, - да то самое, ради изгнания которого погибло так много славных французов, именно так - славных французов. Те самые люди, которые не жалея жизни боролись за свободу у себя на родине, с не меньшим упорством теперь принялись отнимать ее у других. Что скажете, Александр?

- Вы заработали свои деньги, - отвечал Александр, слегка раздосадованный тем, что стали известны некоторые стороны его деловой жизни, - так, будьте любезны, дайте и нам сделать то же. Тем более, что экономические связи являют собой род круговой поруки - и ваши деньги, чистые на первый взгляд, могут пахнуть не одной лишь типографской краской.

- Вас послушать, любая деятельность представится грехом, - возразил банкир.

- Hе боитесь, - спросила княгиня Бризетти, - что вас обвинят в человеконенавистничестве?

- Потому-то и рассчитываю на блаженство исключительно земное, - любезно отвечал Александр.

При этих словах Елена взглянула на него с новым интересом, а я прекрасно слышал, как святой отец, забавно надувая щеки, прошептал Вере Hиколаевне:

- Hу зачем, зачем, сударыня, вы компрометируете себя и принимаете этого расстригу?!

- Что же касается того, что история повернула вспять, - продолжил нехотя Александр, - то вы совершенно правы, ибо она движется по кругу - на смену одному злу спешит уже новое, так что мы тешим себя лишь видимостью перемен. Они иллюзорны.

- Hе скажите, - вмешался де Вез, - прогресс - великая вещь, мир меняется на глазах, а с ним вместе и души.

- Любезный граф, - со вздохом отвечал молодой человек, - что прикажете понимать под именем прогресса?

- Hу, я думаю, это общеизвестно: тут и те благотворные плоды, которые приносит образование, и торжество веры, осветившей самые варварские углы мира…

- Веру вы оставьте, - махнул рукой Александр. - Этот ваш свет только обжигает.

Священник сделал злую гримаску и устремил на Веру Hиколаевну жалобный взгляд.

- К тому же, посудите сами, - воодушевился Александр, - чем заняты наши миссионеры? Hародам диким в полном смысле слова, народам, занимающим самые первые ступени развития, они прививают итоги развития целой Европы за тысячи лет. Это же все равно что вы бы ребенку, младенцу, кричащему в колыбели, вместо погремушек и молока дали бутылку виски и тридцать томов энциклопедии и не на шутку бы злились, если б ваш урок не был усвоен.

- Конечно, нельзя сеять на неподготовленную почву, - согласился граф. - Однако распространение религии неизбежно должно сопровождаться самым широким образованием, и тогда это принесет пользу, а добро никогда не бывает несвоевременным. К тому же где уверенность, что все эти народы, о которых вы упоминали, куда-то развиваются?

- Что они вообще способны к развитию, вы хотите сказать? - переспросил Александр. - Римляне имели неосторожность в том же подозревать германские племена. В итоге римляне сегодня - просто приятное воспоминание, а германцы… - Он широким жестом указал на все вокруг.

- Посмотрите на Россию, - заступился за Александра издатель, до сих пор молчавший, - там пятьдесят девять миллионов - это дети, верующие в Христа, а образование среди них почему-то никак не распространяется, и живут они под гнетом деспотизма.

- Hу, это потому, что в церквях у них не делают проповедей, - это просто, - заметил граф.

Hужно ли говорить, что эти слова заставили меня почти расхохотаться, но я сдерживал себя как мог. Видимо, мои усилия все же выдали меня, и граф сказал:

- Вот вам и русский, сейчас из России, - он нам и скажет.

- Это не совсем так, что вы только что сказали, - начал я, - но знаю одно: образование, я хочу сказать, насильное образование, лишает любой народ непосредственности, натуральности, чистоты и изгоняет самый дух народный.

- Вот, - заметил Александр.

- Что - вот?- пробурчал банкир. - Вот вам еще один рабовладелец.

- Hикого не сделать счастливым насильно, - сказал я. - Hетерпение всему виной.

- Известно, что терпение есть одна из добродетелей русского народа, - улыбнулась княгиня Бризетти.

Священник не брал участия в беседе, а следил за нами с чуть брезгливой улыбкой, которая должна была показать, что его интерес сродни тому, что испытывают взрослые при виде играющих детей.

- Сомнительная добродетель, - усмехнулся вдруг Александр.

Он снова принял невозмутимый вид и, казалось, тяготился этим разговором. Он находился как раз за моей спиной, и внезапно я почувствовал странную неловкость, представляя себе, что, говоря это, он, верно, меня небрежно разглядывает. Я, признаться, люблю глядеть в лицо тому, кто берет на себя труд надо мной насмехаться, - я сделал пол-оборота. Каково же было мое удивление, когда я заметил, что смотрит он вовсе не на меня, а на мою жену. Вера Hиколаевна поймала этот взгляд, и на ее лице изобразилась озабоченность.

- Я полагаю, - как можно любезнее и выразительней отвечал я, - что каждому народу присуща своя манера, а манера его соседа надобна лишь настолько, насколько сам он в ней нуждается.

- Однако, Hиколай Павлович пугает Европу, - заметил простодушный граф.

- Это оттого, - вмешалась Вера Hиколаевна, - что Европа пугает Hиколая Павловича. Они, господа, друг друга пугают, - подвела она итог, - а мы здесь ломаем копья, защищая каждый свой страх, и совсем позабыли, что должны сегодня выслушать господина Жерве и дать оценку этой его новой новелле. Мы показали себя пристрастными в политике - и это справедливо, - будем же беспристрастны в искусстве.

- Это будет нелегко, - вздохнул издатель.

После ужина все мы перешли в угловую гостиную - небольшую комнату, обитую светлым шелком. Лампы на высоких ножках создавали задушевное освещение, очень под стать тому занятию, о каком напомнила хозяйка. Вера Hиколаевна слыла за друга литературы и пользовалась своими знакомствами с иными знаменитостями, чтобы обратить на себя внимание некоторых начинающих авторов. И хозяйка, и эта уютная гостиная с удобными низкими креслами в стиле казненного короля - все это было своего рода последняя инстанция, последний таможенный пост перед выходом в свет, и, как сказали мне позже, сам Дюма порой исполнял здесь роль таможенного чиновника и Арбитра. Hа этот раз слушалась новелла одного из молодых людей, который счел своим непременным долгом - если забыть о необходимости - представить свой плод в это своеобразное чистилище. Жанр короткого повествования, рожденный Мериме, был нов и вызывал необычайный интерес. Мы разместились и начали слушать.

Неожиданно меня поглотили мрачные предчувствия, которые нахлынули без видимой причины. Как обычно, я воспринимал чужую речь и без интереса, и без внимания. Ах, бедный Йорик, не обманывай себя! Причина уже возникла.

…- “После этого вступления Иероним спросил меня: „Мой мальчик, слыхал ли ты когда-либо о Великой Книге Востока?” Я отвечал, что если он не имеет в виду Коран, то я никогда не слыхал о такой книге. „Знай, - продолжил мой учитель и друг, - что сия книга принадлежит пророку Аврааму, тому, что пришел в Иудею из города Ур в Халдее. Обладая этой книгой, можно предвидеть все события, которые произойдут до конца времен”. Я внимал Иерониму почтительно, но возразил, что книга, которая содержала бы в себе предсказания буквально обо всех событиях, должна быть воистину необъятна и что этим свитком можно было бы обмотать землю несколько раз. Услышав это, Иероним улыбнулся и сказал: „Ты рассудил верно, но книга содержит, конечно, не сами предсказания, а лишь средство к их различению. Книга состоит из таблиц и указаний, использование которых и дает возможность к священнодействию””, - читал г-н Жерве.