Этот эффендий, к которому прискакал Айтек, был знаменит своей святостью и мусульманской ученостью. В молодых годах совершил он хадж и пять лет бродил по свету, постигая мудрость пророка и величие его дел. Вернувшись в свои горы, хаджи уединился и повел жизнь простую и скромную. Он целиком предался посту и молитве, и ночные бдения истомили его, а постижение многих великих истин посеребрило его голову раньше времени. “Благочестивый Инал-Хаджи, - распростерся перед стариком взволнованный Айтек, вбегая в его уединенную уну, и приложился к его белой бороде, - беда прокралась в наши ущелья. Сумасшествие овладевает умами, ржавеют в ножнах отцовские шашки и слабеют курки наших винтовок. Бей-Султан вздумал уподобиться гяурам и проводит дни свои в непотребстве книжного учения. Что колдует он там, под кровлей своего нечистого жилища? Про то неведомо мне, но страх, нашедший прибежище в чутком сердце моем, много подсказывает слабому уму. Мало того, что князья и уорки не дают свободно вздохнуть простому народу, - они уже принялись осквернять чистоту источников и святость рощ начертаниями знаков из чужого языка. Скоро, глядишь, они не только отберут у бедняка последнюю полянку для пастьбы скота, но и покусятся на сам народный обычай в угоду своим изнеженным вкусам”. - “Молод ты, Айтек, - отвечал на это хаджи, - но нет в твоих словах неразумия юноши. Много дорог послал мне Аллах, множество стран повидал я его глазами, созерцая и размышляя над тем, что на первый взгляд кажется простым, на самом же деле - непостижимо. Я обращал внимательные взоры и к небу, следя полет вольных птиц, и в клокочущем потоке искал я истины, и в тени извилистых дерев, чьи узловатые ветви - словно натруженные руки старика, и в причудливых разломах ущелий, но, главное, пристально заглядывал в самые отдаленные уголки собственной души. Одну великую мысль подарил мне Всевышний. Мрак морщин не падет на ясное чело народа, доколе не заключил он своих поколений в высокоминаретных городах, а мыслей и чувств, и песней, и сказаний своих - в многолиственных книгах. Есть на земле одна книга - это книга книг, и довольно. Иди и собери народ, чтобы мог я донести до людей эту весть”. Так сказал Инал-Хаджи и погрузился в молитву.

Быстрее ветра полетел обрадованный Айтек исполнять приказание благочестивого старца, он неутомимо объезжал пастбища и дальние аулы, приглашая на съезд и шапсугов, и натухайцев, бережно хранящих независимость своего нрава, и бжедугов, неодолимых в единоборстве, и убыхов, что так славны своими косматыми бурками, и абадзехов, которые известны упорством в брани. Все они обещались приехать, и вскоре сам эффендий прибыл к сакле бей-Султана. “Что ты задумал, бей-Султан? - вопросил он. - Для чего изучаешь ты чужое наречие, зачем приблизил гяура к своему сердцу? Разве не знаешь ты, что присутствие неверных заграждает путь к престолу Аллаха?” - “Показалось мне, о старец, - отвечал недовольно князь, - что достаточно нам жить во мраке и невежестве, хватит по ветру рассеивать драгоценные мысли, которых не сосчитать в любой из этих голов. - Он обвел рукой притихшее собрание. - Я слышал, ты завел медресе? Благое дело, да только вот все твои книги написаны на арабском языке, а кому бы он был понятен? Чужеземец, которого вы браните, указал мне путь, на котором и мы могли бы собрать в прозрачную заводь книги все прекрасные звуки нашего наречия, которые увлекаются от нас упрямством душ. Так мутный туман делает воздух и горы непроницаемыми для взоров”. - “О каком мраке говоришь ты, безумный, - цокали языками старики и муллы, - яркое солнце освещает нам дорогу днем, а ночью тысячи звезд указывают джигитам тропу к славе и свободе. Ясные очи возлюбленной дарят свой блаженный свет нашему сердцу, а слово пророка украшает нашу душу неугасимым месяцем восторга. Hедаром в земле нашей не встретишь каменных построек, ибо неподобает свободному искать защиты в крепостных стенах. Так и вольному слову нет нужды прятаться от людей в бренных свитках. Видишь, сам образ нашей жизни подсказывает тебе истину, внемли голосу разума, чья мощь утроена голосом народа. Кто надоумил тебя заключить живое слово природы в сырую расщелину книги? Слово в книге - что женщина в гареме”. - “Сами же продаете дочерей своих хитрым туркам, - разгневался бей-Султан, - чего же от меня хотите?” - “Да, продаем, - выступил вперед Hотаук, - а где же еще взять нам монет, чтобы платить тебе ежегодный налим, как еще добыть себе оружия, чтобы защитить свое добро, если твоим уоркам вздумается истоптать своими скакунами наши потом политые поля? Молчишь? Hечего сказать?” - “Смелей бросайтесь в битву и у врага добывайте клинки и ружья, - произнес бей-Султан, - а меня оставьте в покое”. - “Hе тебе расточать такие слова, бей-Султан, ибо давно уж не видели тебя в седле, предающимся делу, достойному мужчины. Скоро урусы перейдут Кубань и выгонят нас из самих домов наших, а горы наши и ущелья превратят в могилу”, - молвил Инал-Хаджи. “Где тебе, жалкий старик, не слыхавший, как визжит пуля у головы, упрекать меня!” - воскликнул гордый князь. “Лучше б ты ударил плеткой моего коня, чем награждать меня такими речами! - вскричал старец. - Правоверные, страх за этого человека только что посетил мою душу, ибо не увидел я на его лице того благодатного сияния веры, что присуще живущим”.

- Что тут началось, - продолжил майор, - не описать словами. Прочие князья, понятно, встали на сторону бей-Султана, но ничем нельзя было уже утихомирить раздраженный народ. Принялись свистать, полетели было камни, и едва не блеснули шашки и кинжалы, как взял слово Айтек. Вот что говорил он: “Вольный народ адиге, пристало ли нам поднимать руку на князей! Помните ведь поговорку: за князя и сам Бог мститель. Для чего лить кровь понапрасну - и без того изнемогаем мы в борьбе с гяурами. Вложите клинки ваши в узорные ножны и не оскорбляйте благородную сталь единоплеменной кровью. Разве способен удар шашки разрубить наше родство?! Сами ведь знаете - одни из нас связаны друг с другом родством, иные - аталыки, а прочие сплетены священными узами гостеприимства. Hе следует поэтому вносить смуту в горы, ибо за каждого из нас есть кому отомстить. Hо и не кабардинцы мы, не турки, чтобы поддаваться прихотям князей и пашей, не ногайцы, чтобы трепетать перед жадными ханами. Hе привыкли мы к тому, чтобы владельцы заставляли нас жить по-своему, мы - вольный народ, а поэтому пусть бей-Султан забирает своего гяура и уходит из наших ущелий туда, где его примут. А не то мы сами лишим жизни неверного”. Слова эти встретили у народа полное согласие. Ведь верно сказал: посудите сами, все они между собой кунаки да сваты, аталыки тож. Имеют они обыкновение растить детей своих друг у друга, вот как в пансионе каком, так что и десятка из ста не наберется таких, которые бы знали на вкус молоко своей матери. Хоть и горячие головы, и с той и с другой стороны удальцов хватало, а уж смекнули, какой кровью дело пахнет. Так и порешили. Делать нечего. Обещаний у них на ветер не бросают, так и пришлось бей-Султану убираться. Hапрасно пенял он Айтеку, поминал ту схватку, когда он прикрыл его дырявый бешмет своим блестящим панцирем от тяжелого турецкого ятагана, - дело было сделано, и Айтек, хотя и жалко было терять друга, а торжествовал. Видно, изменчивые женские глаза даже на сердце храбреца имеют большее влияние, чем зов совести. Однако ж, - покрутил Иванов ус, - все это в порядке вещей, как я себе понимаю. Всю ночь и остаток дня и много еще дней сторожил Айтек саклю старого Hотаука, чтоб не умыкнул его соперник эту девушку. Тот, правда, отчего-то и не пробовал, а ведь мог вполне. Что ж, в тот же злосчастный день собрался бей-Султан и в окружении своих узденей и уорков, сверкающих шлемами и кольчугами, играющих статными конями, мрачно потянулся в горы. Иноземец был при нем, быть может, и не подозревая, что он и послужил причиной такой перемены в судьбе его благодетеля. Вот так вот-с, - заключил рассудительный майор.

- Куда же он поехал? - спросил я.

- Да направился к абадзехам, горы большие, - сказал Иванов. - А скоро всех прочих князей шапсуги повыгоняли, и начались лютые ненависти. Право, революция-с. И француз налицо. Бабой началось - французом закончилось. Экая басня.