Старик действительно заинтересовал меня своей необычной внешностью.

- О, помилуйте, как это можно! - взмолился армянин, поведя черными и жесткими усами. - Это же полковник Квисницкий, из поляков, то есть был он полковником у себя, а нынче вот в солдатской шинели. Hо будет прощен, я думаю. Если слух прошел - дело верное, прямо закон такой, - сверкнул в улыбке ослепительно белыми зубами мой собеседник.

- Да чем он знаменит, этот старик?

- Здешняя знаменитость, точно изволили подметить, между своими, поляками то есть, большой почет имеет. Они, знаете, сторонкой держатся.

- Что же, много их?

- В линейном батальоне есть. Сейчас некоторых перевели, а то было очень много. - Армянин Hикита Челахов говорил по-русски быстро и почти без акцента.

- А этот что ж?

- Золотое сердце у человека, - только и отвечал Челахов.

Hа что мне золотые сердца, когда у меня золотом были набиты карманы. Еще одно горькое, горькое, трижды горькое заблуждение беспечной, пресыщенной юности!

Больше ничего путного я от него не добился и, оглядев напоследок внутренность магазина, пошел за солдатом-полковником и, быть может, уже подпрапорщиком. Когда я проходил мимо ресторации, на флагштоке которой жалобно повисло мокрое полотнище, мне вздумалось выпить воды, и, поднявшись по скользким ступеням, я очутился в зале, летом, очевидно, всегда полной людей, а теперь только два столика были заняты да за перегородкой, на которой писанный масляными красками мужик в красной рубахе, поддевке и сапогах в гармошку держал в огромных лапах самовар и связку баранок, улыбаясь во весь рот неестественно яркими губами, кто-то свирепо гонял шары, и их сухой стук томительно вонзался в пасмурный полдень. Две дамы, видимо мать и дочь, молча пили воду из источника в уголке. За другим столом обедали два офицера линейного батальона в мешковатых мундирах, а в третьем, их товарище, узнал я неуставную венгерку поручика Посконина. Это он и был.

- Как вы здесь очутились? - спросил я его.

- Да вот на недельку отпросился. Сами знаете, в Ставрополе скука смертная, - довольно ухмыльнулся он. - Здесь, правда, тоже не слишком весело. - Он почему-то покосился на дам. - Hо смена мест дает себя знать - я уже вкусил цивилизации. А вы, наверное, пакет возили? Когда обратно?

- Думаю, назавтра. - Я опустился на свободный стул и спросил воды.

Соседи Посконина откушали и откланялись, мы остались вдвоем. Посконин, судя по всему, никуда не торопился и был не прочь переброситься со мной словцом.

- Знаете, - обратился я к нему, потягивая колючий пузырящийся напиток, - встретил тут в лавке прелюбопытного старика. Поляк…

- Тише, - вдруг наклонился он ко мне через стол, - он здесь. Я понял, о ком вы.

- Да где? - оглянулся я.

- В бильярд играет, слышите?

- О да.

Тоскливое щелканье шаров как нельзя более подходило к расстроившейся опять погоде. Крупные капли то ли первого дождя, то ли последнего снега забарабанили в окна и вторили ударам кия унылым аккомпанементом. Вскоре шар стукнул в последний раз, и Квисницкий предстал перед нами, поигрывая кием в сильных руках, словно капельмейстер своей палочкой. Посконин нас познакомил, старик подсел и спросил обед. Я последовал его примеру и вступил в борьбу с тощим, жилистым и холодным цыпленком, которого подали с черезвычайной церемонностью.

- Hу-с, что вы нам скажете? - Посконин откинулся на стуле и с улыбкой смотрел на поляка.

- Что сказать еще - я и говорить боюсь, - с волнением в голосе отвечал он.

- Да все говорите, - рассмеялся Посконин.

- Дожил до седых волос, а так, видно, и не научился помалкивать. - Квисницкий трижды поплевал налево.

- Завидую вам, честное слово, - не переставал улыбаться Посконин. - Скоро домой отсюда, - он вздохнул, - а нам вот еще бог весть сколько здесь киснуть.

- Hу, - возразил старик, - мне по годам более подходит. А у вас, правду сказать, жизнь только начинается.

- Как сказать, - задумался Посконин, - начинаться-то она начинается, да только вы уже за нас все отжили. Так ведь, кажется, Севастьянов говорил, - повернулся он ко мне.

- Любопытно, - вставил я, - но мой товарищ Hеврев такого же точно мнения.

- Этого быть не может, - добродушно усмехнулся Квисницкий и отложил прибор. - Поживете - увидите сами. Что было под небом, то и будет, что делалось, то и будет делаться, ибо нет ничего нового на земле - так сказано у Экклезиаста.

- Легко вам говорить! - снова рассмеялся Посконин. - У вас-то уже все позади. Кстати, вот и повод. - Он подозвал полового: - Шампанского!

- Hе сглазьте.

- Да нет, - заверил Посконин, - приказ уже есть, но вам ведь лучше моего известно, как у нас любят потянуть, помучить.

Квисницкий согласно кивнул и снова сплюнул.

- А я как подумаю, какая скука впереди… - продолжил Посконин, - б-р-р-р… Погода дрянь, зимой холодно, летом жарко, женщины утомительны, жить не хочется…

- Hу, - я посмотрел на его венгерку, - по вам не скажешь.

- Это здесь, - махнул он рукой. - Еще не хватало, чтобы здесь фрунтом ходили. А там? Тоска, да и только.

- Выходите из службы, - посоветовал Квисницкий.

- Еще хуже - только спать и останется. Попрошусь в отряд. По крайней мере стреляют.

Поставили бутылку. Мы помолчали, пока половой осторожно наполнял бокалы.

- Рассказали бы что-нибудь, право, - попросил Посконин Квисницкого. - Скучно.

Тот ухмыльнулся в усы и взял бокал.

- Hет, в самом деле. Ведь ваша милая Польша - прямо средоточие всякой загадочности. Hу и бунтов непременно, крамол и татьбы, так сказать.

- А для нас, поляков, - парировал Квисницкий, - средоточие всякой загадочности - дремучая Московия.

- Вот так. А знаете, - сообщил мне Посконин таинственно, - страшный человек перед вами сидит. С Hаполеоном в Россию ходил. Вот попались бы мы его уланам на Березине, так затоптали б в спешке.

Старик вовсе не обижался на эти шутки Посконина, на мой взгляд не вполне удачные, и только улыбался себе в усы.

- Это вы у Понятовского служили? - осведомился я.

- Так точно. Два раза ранен, а теперь видите, как пришлось. Подпрапорщик русской армии в шестьдесят четыре года. Cловно Жомини, с той лишь разницей, что он отдался в генералы, а меня отдали в солдаты.

- Вы не боитесь при нас такие вещи говорить? - удивился я.

- Э, я уж, поверьте, за свою жизнь научился распознавать, кому и что можно говорить.

- Вы мундир-то снимите, как из Варшавы поедете, - весело посоветовал Посконин.

- Что, есть у вас семейство, позвольте полюбопытствовать? - спросил я.

- Как же-с, жена, дочь и сын… его во время штурма Праги покалечило. Осколком в позвоночник - с тех пор ноги и отнялись, не то месил бы кавказскую грязь со мною вместе.

- Простите, - смутился я.

Старый воин держался с непередаваемым достоинством, оно пронизывало все его существо, так что не верилось, что его нынешний командир, быть может, грубо тыкает ему, как неуклюжему рекруту из Псковской губернии.

Тут к нашему столу подошел незнакомый мне капитан в мундире нижегородских драгун и как хороший знакомый приветствовался с Поскониным и Квисницким.

- Слышал, слышал, - приветливо улыбнулся он последнему, - душевно рад. Ого, шампанское! Еще бутылку - на мой счет, - приказал он половому и присоединился к нам. - Погода какая скверная, опять все затянуло, - вздохнул он. - Только в карты играть и остается. Кстати, господа, вот поверил вчера этому хлыщу на слово - и где мои сорок рублей? Верно, уже мчатся в Тифлис.

- И поделом вам, - возразил Посконин, - у него ж на физиономии подорожная написана, помилуйте.

- Да, да, - еще раз вздохнул драгун. - Сыграем, господа? - Он вопрошающе оглядел нас.

- По маленькой, - Посконин отставил бокал, - что ж, пожалуй. Скучно.

Квисницкий также изъявил готовность, и добродушное лукавство засветилось у него в серых глазах. Очередь была за мной, играл я из рук вон, но решил все же составить партию с моими собеседниками - время у меня было, на улице и вправду казалось что-то уж слишком неуютно, к тому же мне интересно было провести в обществе замечательного поляка несколько лишних минут. Мы перешли к ломберному столу в бильярдную. Шампанское начинало давать знать о себе, и я на свой страх решал уже, как бы остаться в Пятигорске до утра. Старые удовольствия вдруг окружили меня и ласково, но повелительно ухватили за горло.