Отец был смущен как будто прикоснулся к чему-то сокровенному, что не предназначалось для него. Он взял Федора за предплечья. неловко притянул к себе. Федор увидел, что в глазах у отца стоят слезы.

Прости, сын, я не хотел оскорбить твои чувства. Я не понимаю. Да. Но я вижу, как ты страдаешь и этого довольно. Я уважаю твою любовь. Если мы с матерью можем чем-то помочь, только скажи. Мы всегда рядом. Только не лезем лишний раз с расспросами, чтобы не сделать тебе еще больней.

Спасибо, папа. Я вам очень благодарен за такое отношение. Вы у меня самые лучшие родители на Земле.

Федор неуклюже обнял отца за плечи. Ткнулся губами в небритую щеку. Он чувствовал, что еще секунда и он разрыдается в голос.

Прости, папа. Я пойду.

Выдавил он через комок, застрявший в горле. Развернулся и прошмыгнул в свою комнату. Там он стал сильно тереть ладонями лицо, глаза, чтобы как-то привести себя в чувство. Ему предстояла еще ночь борьбы с неподатливой памятью Аэлиты.

        +++

Федор представлял себе просмотр памяти как что-то сродни просмотру кинофильма. То, что он увидел, запустив программу просмотра, было больше похоже на галерею крошечных фрагментов видео и аудио, которые не были сведены между собой, существенная часть файлов вообще не отображалась в режиме просмотра аудио-визуальной информации, поскольку, видимо, она относилась к другим органам чувств.

Память человека, как объяснил Федору специалист по данным эскадрона, напоминает скорей не кинофильм, а видеоредактор. Просматривая память, мозг человека заново создает связи между нейронами. Человек переживает впечатления вновь и редактирует память, сам того не ведая. Но именно потому, что связи создаются заново, кусочки воспоминаний хранятся в долгосрочной памяти как разбросанные в кажущемся беспорядке детали конструктора. Беспорядок кажущийся, когда есть инструкция по сборке. Но содержит ее, похоже, только живой мозг.

Федор смотрел файлы памяти Аэлиты и на глаза ему наворачивались слёзы: какой классной, какой смешной девчонкой она была. Он умудрялся это почувствовать по лицам людей, мелькавшим в калейдоскопе фрагментов. Почти все улыбались ей открыто и смеялись искренне. Пожилая пышнотелая брюнетка, попадавшаяся довольно часто, порой хмурилась, видно выговаривая Аэлите что-то, но глаза ее лучились любовью.

Попадались страшные, необъяснимые фрагменты - разорванные на куски тела, отображавшиеся в зелено-черном спектре как на экране прибора ночного видения. Что-то плохое, связанное с жизнью в фавелах. Сухопарый узколицый мужик с выпирающей нижней челюстью, реденькой бородкой и прищуром мафиози. Всегда в расстегнутой до пупа рубахе и с болтающимся на волосатой груди массивным распятием. Федор уже начал ненавидеть эту рожу. “Неужели чувства Аэлиты каким-то невероятным способом передаются мне?” - фантазировал Федор.

И был один, только один фрагмент как будто в насмешку правильно смонтированный неведомым монтажёром. Фрагмент неприятный, болезненный, но Федор смотрел его снова и снова, несмотря на боль, потому что, погружаясь в это воспоминание, он ощущал Аэлиту живой.

Сюжет начинался  в фавелах, на торговой площади, которую Федор уже видел в других фрагментах. Аэлита шла и поглядывала сверху вниз на себя. Ее взгляд скользил по соблазнительно вздрагивающей от ходьбы  груди под малюсеньким топом. Соски выпирали сквозь тонкую обтягивающую ткань. Коротенькие шорты открывали гладкие стройные бедра до самого верха. Федор невольно любовался, хотя наряд был вызывающим даже для Бразилии. Профессиональным, так сказать. Аэлита подняла взгляд и началось то, что Федор больше всего не хотел смотреть и каждый раз смотрел до конца не отрываясь. Он готов был видеть Аэлиту в любых условиях, но пусть только живой. Любую боль, любую беду можно в конце концов преодолеть, кроме ухода за последнюю грань, откуда нет возврата. Хотя боль, иногда, кажется нестерпимой.

+++

Федор большую часть дня действовал как нормальный человек, но отчаяние подкрадывалось незаметно и охватывало его в самые неожиданные моменты. Он мог то замереть с ложкой супа, недонесенной до рта. То замолкал на середине фразы. Мог зависнуть на страховке на стене воронки. Его не посылали на задания эскадрона и он снова стал выходить с отцом на склон. Больше не было слез, а был холод в груди. Холод потери несбывшейся жизни. Понимание, что этой жизни, которая казалась такой реальной, не будет больше никогда. Жизни с Аэлитой. Ощущение потери было тем сильней, чем более реальным и само собой разумеющимся было продолжение той жизни, где Аэлита была жива. И в такой момент отчаяния и боли приходило желание прекратить эту версию жизни. Оборвать. Перечеркнуть ее.

Справедливости ради надо признать, что Федор никогда не планировал самоубийства и не задумывался о самоубийстве всерьез. Он просто очень живо представлял себе как рвется почти перетершийся страховочный трос и он, Федор, летит вниз на дно воронки, ударяясь телом о выступы карниза. И как потом наступает тьма. В такие моменты он совсем не боялся смерти. И чем ярче он себе представлял свою смерть, тем дальше отстутупал безотчетный страх смерти, который не давал ему заснуть в детстве.

Наступило утро, когда Федор проснулся с простой мыслью, что он не хочет умирать, хотя больше и не боится смерти. Эта мысль была наполовину мыслью, наполовину ощущением. И ощущением столь глубоким и новым, что Федор понял, что он снова способен радоваться жизни. И что эта радость не будет предательством памяти Аэлиты. Что даже печаль о любимой может быть радостной, если она не переходит в невыносимую боль утраты. А в основе этой боли лежит жалость к себе. Та же самая жалость к себе, которая заставляла его безотчетно бояться смерти.

Перестав жалеть себя, Федор смог вспоминать любимую с радостью, а не с болью. Ощущение бездны, открывшейся с уходом Аэлиты, сменилось ощущением полноты любви, которую он начал чувствовать намного сильнее на фоне горечи утраты. “Я могу продолжать делиться своей любовью, даже теперь, когда моей любимой больше нет” - спокойно думал Федор. - Я могу и буду это делать и тогда моя любовь не умрет”. В его голову вернулась ясность мысли. Он продолжал удивляться, как он может жить и радоваться жизни одновременно ощущая боль невосполнимой утраты. И страх смерти куда-то ушел. Ему хотелось, чтобы навсегда. “Возможно, у меня просто повысился болевой порог” - с этой мыслью Федор стал просматривать статьи о попытках создать на базе компьютеров аналог человеческого мозга. Пока он не понимал, зачем он это делает, но фрагмент из памяти Аэлиты, просмотр которого раньше занимал у Федора дни на пролет, уже настолько врезался ему в память, что он, казалось, постоянно воспроизводился где-то на задворках его мозга как музыка, доносившаяся из окна соседнего дома.

Глава 9. Рыжий Гарри

Девочка, тебе сколько лет?

Девятнадцать.

Ну это для полиции девятнадцать, - К потному, розовому как окорок английскому туристу с татуировкой свастики на бритой голове, напоминающей жирную коленку, подскочил ее сутенер. Стал что-то нашептывать. Англичанин согласился, не торгуясь.

Аэлита привела англичанина в свою комнату больше похожую на кирпичный подвал. Она не смотрела по сторонам и на англичанина, а, потупив глаза стала быстро раздеваться.

Аэлита считала в уме. “От 60 долларов, заплаченных туристом, мне достанется 15. Для апгрейда компа остается  собрать еще 85. Как-нибудь выдержу”. Аэлита до слез зажмурила глаза. Соседка - проститутка со стажем дала ей перед выходом на площадь нюхнуть какой-то гадости. И теперь, похоже, начиналось ее действие. Англичанин оказался на удивление стеснительным и даже нежным. Но у него так противно пахло изо рта, что Аэлита побыстрее перевернулась на живот…

Файл закончился. В памяти Аэлита была года на два моложе, чем при их знакомстве с Федором. И эта каморка была совсем не похожа на светлую комнату, из которой она общалась с Федором.

Федор гнал от себя мысли о том, что произошло в каморке после обрыва фрагмента памяти, но они возвращались и возвращались.