26 ноября 1919 г. А. И. Деникин в письме на имя Пилсудского с возмущением писал: «Встретив некогда с чувством полного удовлетворения поворот русской политики в сторону признания национальных прав польского народа, я верил, что этот поворот знаменует собою забвение прошлых исторических ошибок и союз двух родственных народов (к слову, мать Деникина, Елизавета Федоровна Вжесинская, была полячкой, сам Антон Иванович с детства свободно говорил на польском языке. — С. Л.). Но я ошибся.
В эти тяжелые для России дни вы, поляки, повторяете наши ошибки едва ли не в большей степени. Я разумею стремление к занятию русских земель, не оправдываемое стратегической обстановкой, вводимое в них управление, отрицающее русскую государственность и имеющее характер полонизации; наконец, тяжелое положение Русской Православной Церкви как в Польше, так и в оккупированных ею русских землях.
Для меня совершенно ясно, что именно теперь создаются те основы, на которых будут построены на долгие годы международные отношения. И нынешние ошибки наши будут оплачены в будущем обильной кровью и народным обнищанием на радость врагам Славянства.
Мне нет надобности доказывать Вам, что непонятная для русского общества политика польского правительства может дать весьма серьезную опору германофильскому течению, которое ранее у нас не имело почвы. Я нисколько не сомневаюсь, что, если бы когда-либо такое течение возобладало, оно имело бы роковое значение для Польской республики. Этого допустить нельзя.
Между тем восточная польская армия, успешно наступавшая против большевиков и петлюровцев, в дни, наиболее тяжкие для русских войск, вот уже около трех месяцев прекратила наступление, дав возможность большевикам перебросить на мой фронт до 43 тысяч штыков и сабель. Большевики так уверены в пассивности польского фронта, что на Киевском и Черниговском направлениях они совершенно спокойно выступают тылом к нему…»[21].
Позднее поляки шантажировали генерала Врангеля, стращая того заключением мира с большевиками. В частности, представитель Пилсудского в Париже некто Вендзягольский в феврале 1920 г. блефовал на встрече с руководством русской эмиграции: мол, Пилсудский предложил большевистской Москве заключить мир на условиях признания восточных границ Польши 1772 г., а также признания независимости новых государств, образовавшихся в пределах бывшей Российской империи, причем не только Украины, Литвы, Эстонии, но и тех, что появились на исконно русских землях (Дон, Кубань, Терек). И что если белые пойдут на аналогичные условия мира с Польшей, то Пилсудский согласится на создание общего фронта против красных[22].
Пилсудский незадолго до агрессии 1920-го предельно откровенно сформулировал цели польской политики применительно к России (неважно — советская она или антисоветская) в информационном документе, предназначенном для командования Волынского фронта: «глава государства и польское правительство стоят на позиции безусловного ослабления России… В настоящее время польское правительство намерено поддержать национальное украинское движение, чтобы создать самостоятельное украинское государство и таким путем значительно ослабить Россию, оторвав от нее самую богатую зерном и природными ископаемыми окраину. Ведущей идеей создания самостоятельной Украины является создание барьера между Польшей и Россией и переход Украины под польское влияние и обеспечение таким путем экспансии Польши как экономической — для создания себе рынка сбыта, так и политической»[23]. Таким образом, «независимая Украина», согласно польским планам, должна была представлять собой не более чем марионетку Польши в роли антироссийского «буфера».
Этот курс на «безусловное ослабление России», являвшийся неотъемлемой частью плана создания «великой Польши», будет определять всю восточную политику Пилсудского. В свою очередь «большевистская угроза» стала удобным жупелом, которым можно было размахивать всякий раз, когда требовалось оправдать свои неблаговидные поступки.
Ширма «борьбы с большевизмом» нужна была полякам для захвата территорий в момент становления своей государственности, обоснования актов своей агрессии и нарушения провозглашенного союзниками права наций на самоопределение, вымогательства у стран Антанты военной помощи (так, по официальным американским данным, с 1 декабря 1918 г. по 31 августа 1919 г. только из США было направлено в Польшу различных американских поставок на сумму свыше 122 млн. долл.)[24]. В ходе Парижской мирной конференции «большевистской угрозой» поляки аргументировали перед союзниками необходимость создания как можно более сильной Польши.
«Большевистскую угрозу» поляки извлекали из рукава всякий раз, когда им требовалось оправдать свою агрессию. По поводу одного из таких случаев Ллойд Джордж, описывавший перипетии Парижской мирной конференции, с раздражением заметит: «Галицийская проблема причиняла нам бесконечные неприятности. Но виновниками этого постоянного беспокойства были не большевики, а польская агрессия»[25].
Представители союзников, более чем благожелательно относившихся к Польше, неоднократно отмечали полнейшую лживость польских страшилок о «большевистской угрозе», которой поляки прикрывали свои хищнические планы. Например, в донесении американскому президенту Вильсону представитель миссии Антанты в Польше генерал-майор Дж. Кернан (разбиравшийся в сути происходившего на месте событий) информировал: хотя «во всех сообщениях и разговорах постоянно идет речь об агрессии большевиков», но «я не мог заметить ничего подобного». Наоборот, писал Кернан, «даже незначительные стычки на восточных границах Польши свидетельствовали скорее об агрессивных действиях поляков и о намерении как можно скорее занять русские земли и продвинуться насколько возможно дальше»[26].
Одной из самых первых «благодарностей» Советской России от поляков за последовательную позицию в поддержку свободной и независимой Польши стало омерзительное преступление: расстрел миссии Российского Красного Креста. Причем совершили это гнусное во всех отношениях действо представители польской власти — жандармы.
Делегация Российского Красного Креста находилась в Варшаве для оказания помощи военнослужащим, возвращавшимся на родину из германского плена. 20 декабря 1918 г. новые польские власти арестовали пятерых членов миссии и заключили их в крепости (при этом на запросы советской стороны неизменно отвечали, что о месте нахождения сотрудников Российского Красного Креста «не имеют информации»).
30 декабря членов миссии увезли в сопровождении жандармов и солдат к границе Гродненской губернии, в район близ Бельска. 2 января Бронислав Веселовский, Людвиг Клоцман, Мария Альтер и Айвазова (ее имя, к сожалению, неизвестно) были застрелены. Пятого, раненого Леона Альтера, поляки приняли за мертвого, и ему удалось бежать. Именно благодаря Альтеру и стало известно об этом диком преступлении, т. е. фактически только по чистой случайности, по недосмотру польских палачей, не добивших одну из жертв до конца (и мы можем только догадываться, сколько аналогичных преступлений так и остались неизвестными). Впоследствии тела убитых были перевезены в город Высоко-Мазовецк и погребены на еврейском кладбище.
Поскольку дело касалось сотрудников Красного Креста, история получила широкую огласку и международный резонанс. Ввиду того, что имелись свидетели зверской расправы, включая указанного Леона Альтера, польские власти вынуждены были признать факт преступления и, желая сохранить лицо перед международной общественностью, принесли извинения. Наконец, советские власти сопроводили требование обязательного расследования данного преступления взятием в заложники представителей Регентского совета (находившихся в Москве еще со времени заключения Брестского мира).
