Как она могла принять эти адреналиновые минуты за счастье, вообще за что-то способное длиться?

Митя вышел из кухни. Открылась и, резко щелкнув замком, закрылась за ним входная дверь.

– Мама! – сказала Маша, указывая на дверь. – Папа!

Рита вздрогнула. Эльмира, что ли, научила ее, что он папа? Или он сам? Да какая, в сущности, разница? Если сам, то это не означает ничего такого, чего не было прежде. Он и не отказывался от Маши, он сам захотел с ней видеться.

«Непонятно почему, кстати. – Рита вспомнила, как бесстрастно он произнес, что ему надо идти. – Теперь еще более непонятно».

Лихорадочная больничная ночь не прошла для Риты бесследно. Она вообще не привыкла оставлять без последствий события, которые требовали действий.

А в том, что Машина болезнь требует именно действий, она не сомневалась. Пусть в этот раз тревога оказалась ложной, как и Машин круп, но предупреждение-то серьезное. Даже не предупреждение, а требование посмотреть правде в глаза.

То, что Рита по привычке называла своим делом, все явственнее приобретало черты упадка – сворачивалось, скукоживалось, ссыхалось. Скоро исчезнет совсем. Надо обладать особой наивностью и неопытностью, чтобы этого не понимать. Наивной она даже в детстве не была, и опыта у нее достаточно. И врать она не то что совсем не умеет, но совсем не хочет. Себе особенно. И жить в самой сердцевине неотвратимого упадка не хочет тоже. Что это значит? Что надо менять жизнь. Для того чтобы это понять, не нужна ни проницательность, ни интуиция, только самая обыкновенная логика.

Надо думать, чем она будет заниматься в Германии, и уже не только думать, а начинать этим заниматься. Это означает, что пора перебираться туда. Наверное, в Берлин: там жизнь кипит, и больше, чем в маленьком Бонне, возможностей затеять новое свое дело. И если надо ей в чем-то сейчас разбираться, то лишь в том, что за дело это будет.

Да, именно в этом должна она разбираться сейчас. А не сидеть с остановившимся взглядом в кресле, держась правой рукой за большой палец, а левой за мизинец.

Два пальца, за которые Рита держалась, служили подлокотниками, еще три – спинкой. А само кресло было сделано в виде ладони. Рита купила его в галерее на Тверской-Ямской и каждый раз, садясь в него, улыбалась, глядя на эти пальцы, на один из которых было надето блестящее кольцо.

Кроме того единственного раза, когда они с Митей сидели в этом кресле голые, сами сплетясь как пальцы. Тогда ей было не до улыбок и не до дизайнерских затей. А ему? Неизвестно.

Рита встряхнула головой, быстро пересела из кресла к подоконнику. В этом старом доме он был такой широкий, что, делая ремонт, она лишь немного продлила его в комнату, заказала к нему ящики и превратила таким образом в письменный стол. Все на нем и в нем помещалось, и можно было, работая, время от времени поглядывать на улицу; это ей нравилось.

Рита включила компьютер. Полчаса в ее распоряжении точно: Эльмира только что сообщила, что Маша попросила пить, да и дождь пошел, поэтому они зашли в кафе в саду «Эрмитаж».

Вереница цифр поплыла по экрану, но найти нужную строку таблицы Рита не успела.

Во входную дверь позвонили – раз, другой, резким двойным звонком, тройным. Никогда в жизни никто не звонил так в Ритину дверь. Просто не существовало людей, которые могли быть такими настойчивыми с нею.

Она вскочила. Сердце взлетело вверх, перекрыло горло. Пока бежала в прихожую, мерещились невероятные вещи, и самой невероятной было бы…

Рита распахнула дверь. Мити на лестничной площадке не было. Глупо было даже в глазок не глянуть. Непростительная беспечность.

Впрочем, девушка, стоящая перед дверью, опасного впечатления не производила. Конечно, любая красавица может оказаться аферисткой, но ведь Рита не старушка, к которой таковые являются под видом сотрудниц социальных служб.

– Вам кого? – спросила Рита.

«Может, религиозную литературу распространяет», – подумала она.

Красавиц, увлеченных высокими идеями, ей видеть приходилось тоже.

– Я ищу папу, – сказала девушка. – Дмитрия Алексеевича Гриневицкого. Он мне срочно нужен, а телефон у него не отвечает. Я подумала, что он может быть у вас.

Вот такая, значит, у него дочка. Похожа, и еще как. Одного взгляда достаточно, чтобы это понять. Таким был бы и Митин облик, образ, если бы тяжесть жизни его не коснулась. Так тонко, правильно были бы прорисованы скулы, и морщина не пересекала бы переносицу знаком какой-то непонятной заботы, и глаза казались бы серебряными, как у этой красивой девочки, не стояла бы в них кромешная тьма…

Если что и стояло в глазах у его дочери, то упрямство. Оно было в ней главным, это Рита сразу поняла. Не поняла только, похожа ли та в этом смысле на своего отца. Ничего она о нем не знала.

– У меня его нет, – сказала Рита.

– А где он?

– Понятия не имею. Тебе лучше знать.

– Он мне врет!

Девочка даже ногой притопнула, и так сердито, что Рите показалось, искры брызнули из-под ее каблучка. Юность, темперамент, нетерпение – все это было так естественно в ней, так поэтому красиво, что Рита не сдержала улыбку.

– Вам смешно! – воскликнула девочка. – А я в Голландию на Рождество не попаду!

– Почему? – поинтересовалась Рита.

– Потому что сегодня надо сдать завучу разрешение от родителей. А его нет!

– От отца теперь разрешение не требуют, – сказала Рита. – Возьми у мамы, и достаточно.

– Это не ваше дело! – фыркнула девочка.

– Тогда зачем ты ко мне пришла? – усмехнулась Рита.

И вдруг девочка расплакалась. Это было неожиданно, учитывая ее искрометный облик.

– Давай-ка зайди, – сказала Рита. – Не обязательно всему подъезду слушать, как ты рыдаешь.

Поколебавшись немного, девочка вошла, всхлипывая, в квартиру. И, не снимая щегольскую валяную куртку, прошла вслед за Ритой из прихожей в гостиную.

– Ну? – сказала Рита. – Объясни толком, в чем дело, раз уж пришла. Как тебя зовут, кстати?

– Маша.

Рита вздрогнула – ничего себе! Но вслух изумляться не стала, а повторила:

– И что тебя так расстроило? Завтра разрешение принесешь. Не завучу, а прямо в турфирму.

– Деньги тоже надо сегодня, – вздохнула та. – Всю сумму за поездку. Он сказал, что вместе с разрешением даст. А теперь ни разрешения, ни его, ни денег!

То, что она перечисляет отца в списке неких досадных обстоятельств, кого-нибудь другого могло бы и покоробить. Но Рита не придавала значения подобным вещам. Может, такой перечень как-то характеризует эту Машу. А может, свидетельствует лишь о ее сиюминутном смятении. Или вовсе ни о чем не свидетельствует.

Рита посмотрела на стену. Эльмира вот-вот вернется.

– Какие у вас часы интересные! – проследив ее взгляд, сказала Маша. – Только стрелки, а время понятно. – И поинтересовалась: – А вы давно его любовница?

Слезы высохли у нее на щеках, в голосе слышался вызов. Но не принимать же его. Еще не хватало выяснять отношения со вздорной девчонкой! Пусть ее отец сам этим занимается.

– Сколько тебе нужно? – спросила Рита.

– Чего – сколько? – не поняла та.

– Денег. Ты сказала, тебе сегодня нужно сдать завучу доверенность и деньги. Доверенности достаточно от матери. Деньги я тебе займу. Потом возьмешь у отца, раз он обещал, и мне вернешь.

Девчонка смотрела исподлобья. Понятно было, что ей хочется сказать что-нибудь дерзкое и выйти с гордым видом. Но так же понятно было и то, что в Голландию на Рождество ей хочется поехать больше, чем показать свой независимый характер.

– Тысячу евро, – нехотя проговорила она.

– Ладно, – кивнула Рита.

И тут же вспомнила, что наличные деньги у нее как раз закончились. То есть евро закончились, да и рублей, пожалуй, в кошельке недостаточно, чтобы их купить.

После того как Рита поняла, что любой банк или все они разом могут рухнуть в любую минуту и предупреждать об этом никого не станут, она закрыла все свои депозиты и стала держать московский запас евро в банковской ячейке, а на карте только рубли для повседневных расходов.