– Мимо шел, тебя увидел, подошел.

В Меченосце же все рядом. Идешь по своим делам – обязательно мимо знакомого пройдешь. И почему не подойти?

Рита окинула его быстрым взглядом. А вдруг она сейчас поймет, что этот мужчина перестал быть ей посторонним? Все-таки беременность полна загадок, это она за семь месяцев успела заметить.

Никогда не была слезливой, а недавно разрыдалась от сентиментального спектакля «Посвящение Еве», на который пошла с приятельницей в Театр Вахтангова. Всю жизнь терпеть не могла тыкву, а в последние полгода поедала ее во всех возможных видах, чуть не корки готова была глодать, а вчера даже ночью встала, чтобы сварить себе тыквенную кашу. Никогда не боялась высоты, в Диснейленде опробовала самые безумные аттракционы, а теперь голова начинала кружиться оттого, что просто смотрела на Старопименовский переулок из окна своей квартиры.

В общем, Рита не очень удивилась бы, если бы ей захотелось броситься Гриневицкому на шею. Вот некстати был бы такой порыв! Как она это ему объяснила бы?

К счастью, подобного порыва у нее не возникло. Мужчина, который сутулясь возвышался над нею сейчас, был привлекателен для нее не больше, чем в ту минуту, когда она увидела его на встрече одноклассников. То есть до той минуты, когда выпила лишнего.

Вообще, следовало с неловкостью признать, что бурная июньская ночь, имевшая такие важные для Риты последствия, явилась всего лишь результатом легкого опьянения. Она даже со страхом проходила в Бонне обследование: а вдруг ее состояние в момент зачатия как-нибудь сказалось на ребенке? Но обследование не показало никаких аномалий, да и врач в клинике ее на этот счет успокоил: ведь вы, фрау Германова, не страдаете алкоголизмом, вряд ли несколько рюмок текилы могли оказать негативное воздействие на зачатие.

Да, отцом ее ребенка стал случайный мужчина, и семь прошедших месяцев ничего в этом смысле не изменили. Ей не хочется упасть в его объятия, припасть к плечу, ловить его темный взгляд, и не хочет она, чтобы его ладони, его широкие длинные пальцы – он как раз вынул руки из карманов полушубка – коснулись ее щек.

Убедившись в этом, Рита вздохнула с облегчением.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

Рита насторожилась. С чего вдруг такие вопросы?

Наверное, Гриневицкий заметил ее настороженность.

– Я твоей матери деньги недавно относил, со стройматериалов сдача осталась. Она сказала, что ты на седьмом месяце, – объяснил он и поинтересовался: – Это не после той ночи, случайно?

Он спросил об этом так же спокойно, так же почти безразлично, как смотрел на нее.

«Мы относимся друг к другу одинаково, – поняла Рита. – Что ж, это хорошо. По крайней мере можно не врать».

– После той, – кивнула она. – И именно случайно.

– Тогда почему рожать решила?

Все-таки его тон несколько уязвил ее. Не то чтобы Рита ожидала, что он упадет перед ней на колени и обхватит ее живот со слезами счастья, но полное равнодушие…

«Этот ребенок – мой и больше ничей. Я так решила, и теперь только подтверждается, что это так и есть. И почему он должен быть неравнодушен к моему ребенку? Что их связывает, кроме набора молекул? Ничего».

– Рожать я решила по своим личным причинам, – сказала она. – Объяснять их тебе я не обязана.

– Это да, – кивнул он. – Я не должен был спрашивать.

– Ну вот и не спрашивай, – отрезала Рита.

«Смотришь как на березу придорожную – получи», – злорадно подумала она при этом.

Но тут же устыдилась собственного злорадства. В конце концов, человек ей ребенка сделал. Дурное дело, конечно, нехитрое, но для нее обернулось благом. Так бы, может, ей и в голову не пришло рожать.

– Ну а здоровье-то как? – снова спросил Гриневицкий.

– Нормально, – пожала плечами Рита. – Я что, выгляжу больной?

– Невеселой, во всяком случае. Нахохлилась, на холодной скамейке сидишь. От большой радости, что ли?

– Да это из-за мамы, – вздохнула Рита.

– А что с ней?

– Инфаркт недавно был. В Москву переезжать не хочет. А я сюда ездить не хочу. То есть не могу. Ну, скоро не смогу. И что с ней делать?

– Понятно…

– Ничего понятного. Ничего! Почему все это, зачем…

– Она же здесь всю жизнь прожила, Рит, – заметил Гриневицкий. – Старому человеку трудно меняться.

– Ей шестьдесят два года, тоже мне старость! – фыркнула Рита. – Ой, да не могу я об этом. Мне, знаешь, от всего такого кажется, что меня накрыли подушкой и я вот-вот задохнусь. Всю жизнь от безнадеги бегу, а от маминой ее разновидности не убежишь ведь. Ладно! Ехать пора.

Рита встала со скамейки. Гриневицкий возвышался теперь над нею не так явно, все-таки и она ведь роста не маленького. Зачем он носит дурацкую кроличью шапку? Она думала, их уже не бывает – вот таких, с опущенными ушами, на которых завязки болтаются. Хотя – почему бы и нет? Январь, холод.

Рита поняла, что специально цепляется сознанием за мелкие и посторонние детали, чтобы отвлечься от главного: приехала в Меченосец без толку, настроение самое что ни на есть унылое, и вдобавок еще возвращаться в Москву придется в темноте. И все это по собственной глупости.

– Рита, – сказал Гриневицкий, – ты уверена…

– В чем? – подождав окончания фразы и не дождавшись его, спросила она.

Может, он хочет ей объяснить, что рожать от него – не самое правильное ее решение?

– Что можешь ехать одна и в темноте, – закончил он.

– Я делаю только то, в чем уверена, – ответила она. – И всегда так было, если ты помнишь.

– Я помню.

– Пока, Митя, – сказала Рита. – Я тебе за ребенка благодарна.

Мелькнула в свете фар его сутулая фигура, нелепая из-за кроличьей шапки с опущенными ушами, и исчезла в зимних сумерках.

От мамы Рита вышла в раздражении, потом отвлеклась на разговор с Гриневицким и из-за всего этого забыла купить себе в дорогу воды. Пришлось свернуть на заправку.

В январских сумерках над дверью магазина безостановочно мигали лампочки, и от этого возникала тревога, хотя вообще-то должно было, наверное, возникнуть счастье или хотя бы воспоминание о нем, лампочки-то остались после новогодних праздников.

Ни счастья, ни чего-либо ему подобного не ощущала, похоже, не только Рита, но и продавщица. Она взяла у Риты деньги за воду с таким равнодушным видом, какого счастливый человек иметь не может. И стоящий рядом с прилавком мужчина, с которым эта не старая еще женщина разговаривала, смотрел на свою собеседницу с тем же равнодушием, с тем же безразличием к людям, к событиям и, наверное, к себе самому.

«Да что же это со мной? – подумала Рита. – Почему я замечаю только мрачное? Ну да, есть трудности. Но в целом же все у меня неплохо. Через два месяца ребенок родится. Он – тьфу-тьфу! – вроде бы здоров. Бизнес работает. Ни шатко ни валко, да, но по-другому сейчас в любом случае невозможно, так что и бизнес, можно считать, в порядке. Даже няня уже найдена! От чего ж уныние такое?»

Она вернулась в машину, выпила воды, тронулась с места. В сумерках, почти в темноте уже, окрестности казались безлюдными, как лунный пейзаж.

Через полчаса Рита поняла, что ее тревожное уныние все более определенно становится просто тревогой, и причины этой тревоги не метафизические, а самые что ни на есть конкретные: живот у нее начинает схватывать, и это не обычный мышечный тонус, а что-то совсем другое, незнакомое, неприятное, все более и более сильное, болезненное…

«Этого не должно быть! – холодея от страха, подумала она. – Это… рано еще!»

Но это было, и это были самые настоящие схватки. Рита и сама не понимала, как догадалась об этом, но сомнений в правильности догадки у нее не было.

Она съехала на обочину, остановилась, включила аварийный сигнал. И только после этого подумала: а зачем? Что она пережидает здесь, между Владимиром и Киржачом, на темном шоссе, по которому проносятся мимо нее редкие автомобили?

«Поскорее ехать надо! – У нее в голове словно тревожная лампочка запульсировала. – Я же сейчас прямо в машине рожать начну!»