– Господи… – задыхаясь от восторга – нет-нет, это слишком маленькое, слишком приблизительное слово! – всхлипнула она. – Что же это?..

– Почему – что? Девчонку родила, – сказал человек, стоящий у ее изголовья. – Эх, лучше б парня! С вами вон горе одно.

И в ту же секунду, как он это сказал, Рита услышала слабенький скрип. Именно скрип, но не дверей, не снега, а человеческого голоса.

– Это она?! – Рита приподнялась на локтях. – Где она?!

– Погоди, не дергайся, – сказал ее краснолицый акушер. – Сейчас пуповину перережем. Да не трясись ты, Санек! – добавил он, обращаясь уже не к ней, а к тому парнишке, которого Рита увидела первым. Он стоял теперь прямо перед ней, держа в руке ножницы, и вид у него в самом деле был бледный. – Ничего страшного, сам же видишь. Природа, она свое возьмет, главное, не мешать. Режь давай.

– Может, лучше ты, Николай Василич? – жалобно проговорил Санек.

– Не, давай сам, – возразил Николай Василич. – Я-то два раза уже роды принимал, вот так точно, на посту. И ты учись. Мало ли, как жизнь сложится.

– Это что у вас тут творится? – услышала Рита.

И сразу же комнатка наполнилась запахом лекарств, звяканьем инструментов и голосом высокой сердитой женщины в форме «Скорой».

– Руки хоть простерилизовали? – спросила она, подходя к Рите. И скомандовала Саньку: – Ножницы убери. И всё, всё – давайте все отсюда. Мы теперь сами.

Странно, но именно с появлением врача Риту охватила паника.

– Он недоношенный! – со слезами воскликнула она. – Она… девочка… Она на седьмом месяце… Я раньше времени…

– Да вижу, мамаша, вижу, – сказала врач.

– Что видите? – холодея, проговорила Рита.

Прошедший было ужас охватил ее снова. А вдруг ребенок уже умер?!

– Все в порядке. – Врач перерезала пуповину и быстро завернула тихо поскрипывающего ребенка во что-то белое, извлеченное из медицинского чемодана. – Жива твоя девочка, и здоровая будет. В рубашке родилась.

– Она?

– Ты. Могла бы прямо на шоссе родить. А так – повезло тебе. Бога благодари. И милицию. Полицию, то есть.

И все время, пока эта суровая врачиха возилась с нею, пока несли ее на носилках в «Скорую», накрыв одеялом чуть не с головой, и рядом несли сверток с девочкой, Рита, всхлипывая, благодарила всех, кто дал ей испытать страх, отчаяние, боль – и небывалое, невозможное, но теперь уже неотменимое счастье.

Может, и хорошо, что девочку отдали домой только через два месяца.

Во-первых, месяц Рита сама провела в больнице: выяснилось, что экстремальные роды прошли для нее не так уж благополучно, чуть сепсис не начался.

Во-вторых, за тот месяц, когда ее из больницы уже выписали, а ребенка еще нет, Рита успела к нему привыкнуть. Она даже не заметила, когда же сморщенное, красное, неподвижно лежащее в кювезе существо, один вид которого повергал ее в отчаяние, округлилось, посветлело, как-то разгладилось и превратилось в настоящего младенчика, даже именно в девочку – волосики длинные и светлые, ресницы темные, губки бантиком. Глаза только непонятного цвета, ну так они и у Риты такие же.

А в-третьих, ребенка выдали ей как-то обыденно и отдельно, не пришлось наблюдать толпу обалдевших от счастья отцов и прочих родственников и испытывать неловкость оттого, что ее никто не встречает. Впрочем, может, Рита и в любом случае не испытала бы никакой неловкости, не тот у нее был характер.

Но – вот именно что был. Рождение девочки переменило его гораздо сильнее, чем беременность, во время которой Рита и так уже удивлялась происходившим в ней переменам. Теперь же ей казалось, что в ней переменилось все, снаружи и внутри, и оттуда, изнутри себя, она смотрит на внешнюю жизнь совсем другими глазами.

Она отвернула кружевной угол конверта. Девочка спала. Ее кормили смесями, потому что молоко у Риты иссякло, едва появившись. Может, от обильного искусственного питания она и набрала вес так быстро. Носик едва виднелся между круглых щечек, и во сне девочка явно видела еду, очень уж выразительно причмокивала. Потом она улыбнулась во весь рот. Рита засмеялась. На одном из мамашечьих форумов она прочитала, что такая младенческая улыбка называется желудочной. Но от этого она не выглядела менее трогательно.

В общем, ничего важнее и лучше девочки в ее жизни нет и не будет, это понятно.

Рита поскорее опустила угол конверта и вышла на улицу. И вот, кстати, хорошо еще, что стоит не январь, а март. Пусть он холодный и сырой, но весенним днем везти домой своего ребенка как-то веселее: кажется, что твоя жизнь скоро расцветет вместе с общей весенней жизнью.

Рита собиралась везти девочку из роддома самостоятельно, но в последний момент испугалась и позвонила Леве. Он и дал «Мерседес» со своим водителем, уверив Риту, что более опытный возит только президента, да и то не факт.

– Поздравляю.

Голос водителя звучал с вежливым безразличием. Но ей восторги от него нужны, что ли? Едет аккуратно, этого вполне достаточно.

И то, что квартира встречает полной тишиной – а чем еще она могла бы встретить? – в общем-то, хорошо: хоть многие и говорили, что шум не мешает младенцам спать, Рита не была в этом уверена.

Она положила девочку на свою кровать, развернула конверт, сняла с нее шапочку. Та даже не шевельнулась.

«Может, разбудить? – подумала Рита. – Ей же есть пора».

Но будить ребенка показалось ей глупым, да и жалко было. Она даже не стала заглядывать на мамашечий форум, чтобы спросить, надо ли это делать. Вообще, она с первых же минут после того как девочка оказалась дома, поняла, что каким-то непонятным образом знает, что надо делать, а что нет. И это неожиданное и точное знание тоже было частью произошедших с нею перемен.

Рита вышла из спальни и сразу услышала, что во входную дверь стучат. Это удивило и насторожило: почему не звонят, кто это вообще? Она на цыпочках вышла в прихожую, посмотрела в глазок… И сразу распахнула дверь, и сразу квартира наполнилась многоголосым шепотом, который вообще-то был восклицаниями, только в тихом регистре.

– Ой, Рит! – восклицательно шептала Оксанка Прохоренко. – Ой, какая ты молодец! Как мы тебя поздравляем!

– Ты извини, что мы без предупреждения! – Люда Терехова присоединилась к Оксанке. – Но ты и не пустила бы сегодня, может, а посмотреть же охота! Мы только одним глазиком и сразу уйдем, честное слово!

– Все трое – одним глазиком? – засмеялась Рита.

Обыкновенно засмеялась, не шепотом, и одновременно смахнула слезы. Появление однокурсниц, соседок по студенческому общежитию, тронуло ее. Ей теперь то и дело приходилось сдерживать сентиментальные слезы, она этому и не удивлялась уже.

– Не волнуйтесь, девчонки, – сказала Рита. – Младенец на нас всех вообще внимания не обращает.

– А на что он у тебя внимание обращает? – с любопытством спросила Люда. – Она то есть. Ты ее как назвала, кстати?

– Имя пока не придумала. Внимания не обращает ни на что. Спит и улыбается желудочной улыбкой.

– Ой, Ритка, ты феномен! – уже не шепотом воскликнула Оксанка. – Уже все про ребенка знаешь, уже освоилась! Когда успела?

– Да Ритка же всегда все успевала, – сказала Оля Веселова, третья Ритина соседка по общежитской комнате. – Девочка-семиделочка. Вы забыли, что ли?

– Ничего мы не забыли. – Люда сняла пальто, сапоги и босиком прошла по коридору. – Ну покажи ее, Рит, а?

И, не дожидаясь ответа, зашла в спальню.

– Уй-ти-пусиньки! – донеслось оттуда. – Ой, какая красавица! Девчонки, вы только гляньте! Просто Спящая красавица!

Оксанка и Оля тоже ринулись в спальню, восторженный писк сделался таким громким, что даже безмятежный младенец его расслышал.

– Ритка, она проснулась! – закричала Оля. – Ой, какие глазки! Зеленые глазки, точно твои, Рит!

– Поменяются еще, – уверенно заявила Оксанка. – Мои оба с голубыми родились, а теперь у одного серые, у другой карие.

– А волосики! – Людка все не могла успокоиться. – Длинные какие, а? А вот мы тебе скоро стрижку сделаем, хочешь, лапочка? Стрижку под мартышку!