Правда, наша зверюга была всегда готова защитить своих, если что. Когда к нам приходили другие дети, и во время шумной возни я начинала орать, Хэппи моментально прибегала с решительным видом: кого тут порвать? Надо было обязательно ей показать, что я вне опасности.

Как-то мы пригласили приличных гостей на какой-то семейный праздник. Особо навороченных продуктов у нас не водилось, но при совке и рижские шпроты считались деликатесом. Две банки шпрот красиво разложили в селёдочнице. Отвлеклись на что-то, глядь — а Хэпка на праздничном столе с ногами, и половины селёдочницы уже нет! Пришлось гостей срочно чем-то занимать, чтобы не заметили конфуза.

Когда умерла в больнице наша бабушка, Хэппи весь день пролежала пластом, печально положив голову на лапы, и не притронулась к еде. Посмотрев на неё утром, мы поняли: что-то не так, позвонили в больницу и узнали. Как она почувствовала?

По отношению к другим зверям Хэпка была трусливая и ревнивая. Убегала и пряталась даже от мелких зверьков. Дети сажали на неё крысу или хомячка и жестоко смеялись, когда кошка пулей удирала в другой конец квартиры. Правда, соседской собачке она однажды располосовала нос, но это со страху. Как-то тётя Кира из Питера, жуткий холерик и при этом дура, притащила с вокзала бездомного котёнка — пожалела. И забыла о нём, только через пару часов мы обнаружили скачущую сумку. Потом тётя уехала, а нам пришлось его пристраивать. Котёнок оказался компанейским и любознательным: он ходил за нашей кошкой по всей квартире, желая познакомиться. А она в ужасе пятилась. Третьей за ними ходила мама, опасаясь за котёнка: как бы загнанная в угол большая кошка со страху на него не бросилась. К вечеру мама сказала, что ей пора получить значок «Турист СССР». Потом звери пообвыклись. Котёнок был грязнющий, мы его отмывали, обрабатывали от блох и всяко с ним нянчились. Хэппи ревновала. Она ложилась в одной комнате с нами, демонстративно подальше от людей и к ним задом, и вздыхала. Мы подходили к ней, гладили и уговаривали. Тогда она смотрела исподлобья, чрезвычайно тяжело вздыхала и снова отворачивалась. Так несколько раз.

А ещё она несомненно видела в зеркале кошку. Привычную. Однажды Хэппи смотрела в зеркало, а я тихо подошла сзади и протянула руку погладить. Стоило мне коснуться уха, как кошка подскочила и изумлённо мявкнула: человек спереди пришёл гладить другую, откуда же он взялся сзади?!

Когда у меня стала собираться Школа автостопа и регулярно появлялись вписчики, Хэпка активно тусовалась со всеми. Чужих людей она не боялась. Многие ветераны автостопа помнят мою чёрнобелую кошку.

На старости лет Хэпка стала писать куда попало, и у неё начались припадки вроде эпилептических с последующей тяжёлой одышкой. А ещё совершенно облысела спина. Кожа под чёрной шерстью была голубая, смотрелось это сюрреалистично. Однажды после припадка у кошки отнялись задние лапы. Я видела это утром, но ушла в институт. А когда вернулась, открыла дверь и услышала крик, от которого защемило душу: как будто умирал ребёнок. Хэпка была без сознания, но как-то почувствовала или услышала ключ в двери, позвала и тут же отключилась снова. И больше уже в сознание не пришла. Зачем-то я не дала ей умереть спокойно. Непонятно, на что надеялась. У неё остановилось дыхание — я запустила его снова. Тогда я увидела, какие у кошек огромные роговые шипы на корне языка — почти в сантиметр длиной. Но когда остановилось сердце, его запустить мне не удалось. Полгода не дожила наша Хэппи до 20 лет.

В начале 80-х годов прошлого века — можете себе представить — даже в Москве почти ничего не было. Для любителей животных на всю Москву было 5 (пять) зоомагазинов плюс шестой при Птичьем рынке. Ветеринарных лечебниц было больше, но тоже не так-то много. Мы жили на Бауманской, и ближайшая к нам ветеринарка была на Сиреневом бульваре. Она там есть и сейчас, я всегда испытываю тёплые чувства, проходя мимо. Была ещё скорая вет. помощь на Фортунатовской улице, но там почему-то работали сволочи. Это единственное известное мне исключение: когда ветеринары вели себя как людские врачи в районной поликлинике.

От нашего дома на Спартаковской площади до Сиреневого бульвара можно было доехать на двух троллейбусах с пересадкой либо на одном автобусе № 3, но он ходил очень редко. Кстати, маршруты троллейбусов не изменились до сих пор, а «трёшка» теперь ходит не так далеко, но так же редко.

Мы возили нашу кошку к ветеринару на уколы. На обратном пути маме приспичило купить сигарет для успокоения нервов. Она зашла в магазинчик на углу, где был бакалейный и винно-водочный отдел, а я осталась на остановке стеречь сумку с кошкой. И вижу — идёт редкий третий автобус. Я бросилась в магазин за мамой.

Я-то не заметила тогда, а она потом рассказывала, какова была реакция в очереди за спиртным. Что можно подумать, когда вбегает маленькая девочка, вполне приличного вида, с большой сумкой (в которой, правда, ничего не звякает) и возбуждённо кричит звонким детским голоском:

— Мам, идём скорее, третий подошёл!

Из-за кошки в доме мы не решались заводить птиц. Боялись, что даже в клетке птичка может так перепугаться, что её хватит инфаркт. За рыбок тоже боялись. Но однажды в Узбекистане (мама часто ездила по работе, сопровождать передвижные выставки, и нелегально брала с собой меня) я познакомилась с зоологом из местного краеведческого музея, и он рассказал мне многое о террариумах. Я чуть было не притащила домой водяного ужа, насилу меня уговорили, что змею в самолёт не пустят, а контрабандная транспортировка для змеи опасна. Зато в гостинице мы прикормили мышку хлебушком и чёрненьких муравьёв мёдом. Мы рисовали мёдом на подоконнике дорожки, ставили препятствия и наблюдали. Мышку однажды угостили хлебом с маслом, после этого она пропала. А зоолог сказал, что для мышей масло — яд. Я очень переживала и надеялась, что масла было мало, и мышка выжила, просто теперь нас боится.

Идея террариума, однако, запала глубоко. По приезду в Москву мы с мамой записались в клуб «акваристов и террАристов», как его называли завсегдатаи клуба. Вернее, записалась мама, а мне было нельзя: несовершеннолетних не допускали к членству в клубе, где есть потенциально опасные (ядовитые) животные. На лекции мы ходили вдвоём или по очереди: маме тоже было интересно.

Время от времени животные размножались, и детёнышей раздавали всем желающим. Так, у нас пожила парочка зелёных жаб, несколько прытких и зелёных ящериц, сетчатые ящурки.

Кормили мы их мучным червём и мотылём, посыпая червяков сверху витаминным порошком и глюконатом кальция, а ещё в специальных банках разводили бабочек огнёвок, но те почему-то скоро сдохли. Банки с червяками стояли в блюде с водой, иначе до них добирались домашние жёлтые муравьишки и устраивали бойню, а трупы потом гнили. Однажды математик дядя Саша, наблюдая копошение червей, восхищённо заметил, что их движение можно описать красивой системой уравнений. А ещё мне нравилось наловить мух двумя банками, посадить туда ящерицу и смотреть, как она охотится. Неподвижную добычу наши животные не видели.

Ящериц регулярно кварцевали ультрафиолетовой лампой. Вырезали им лабиринт из пенопласта, понатыкали убежищ из черепков от цветочных горшков. Землю и коряги продавали на Птичьем рынке, но интереснее было найти в лесу. Угол с террариумами мы именовали «Гадовы выселки».

Прыткий ящер по имени Артём оказался чересчур прытким: по дороге из клуба развязал мешочек, который мама несла за пазухой, и удрал. Мама почувствовала, что по ней бегает ящерица, и говорила мне, где, а я хлопала её по пальто и ловила. А дело было в Елисеевском гастрономе: это неправда, что там отоваривались только избранные. Посетители были премного удивлены. Изловить ящера удалось у мамы на спине, а потом медленно протолкнуть к животу. Хвоста беглец так и не отбросил. Он оказался не только бегучим, но и кусачим, а все прочие не кусались. Зато самым красивым, похожим на хозяйку Медной горы — с золотой короной и голубыми пятнышками по бокам.