Зрители по-прежнему молчали, наблюдая. Эльза, правда, попыталась двинуться, подалась вперед, но Индиана жестом удержал ее. Индиана был абсолютно спокоен. Бьюкенен меж тем доделал то, к чему стремился всю сознательную жизнь, после чего вернул чашу на возвышение и замер, прислушиваясь к своим ощущениям.

— Странно, — взволнованно удивился он. — В животе что-то такое…

Вдруг согнулся в поясе и сообщил напряженным голосом:

— Ой!

Снизу вверх он посмотрел на молчащих зрителей, вывернув голову, и закончил мысль:

— Не понимаю.

И только затем закричал. Он закричал и повалился набок, на пыльный безжизненный камень, он рванул, разбрызгивая пуговицы, пиджак и рубашку, задрал нательное белье, комкая ткань дрожащими пальцами, и вцепился себе в живот, не переставая кричать.

— Что с вами? — спросила Эльза, отпрянув.

Бьюкенен собрался с силами и героически ответил:

— Со мной что-то такое!

Доктор Джонс, наоборот, шагнул ближе, посветив фонарем. Лежащий на полу человек размашисто дергал ногой и старательно драл обнаженную кожу ногтями. В области пупка у него было большое темное пятно, и чернота эта расползалась на глазах.

— Выньте из меня это! — умолял Бьюкенен, лязгая челюстью. — Инди, вы же были мне другом, выньте это!

Вскрыть живот пальцами никак не получалось, тогда несчастный схватил с пояса кинжал (под пиджаком у него обнаружились ножны), — а кинжал был непростой, характерной эсэсовской формы, — и помог сам себе, ничего больше не сказав. Лишь кричал, кричал, кричал…

— Что он делает? — ужаснулась женщина. — Что с ним?

— Он обретает бессмертие, — хладнокровно сказал доктор Джонс. — Очевидно, процесс оказался слишком болезненным.

Бьюкенен недолго занимался вскрытием. Крик оборвался, кинжал остался в животе. Из нескольких глубоких разрезов почему-то ничего не вытекало — ни капли крови. А тело под рубашкой стало уже сплошь черным.

— Уйдем отсюда! — взвизгнула женщина. — Мне страшно, Инди!

— Успокойся, — доктор Джонс взял ее за плечи и легонько встряхнул. — Он отравился, поняла? Это всего-навсего яд.

— Яд?

— Возможно, в источнике, а может, в этом деревянном стакане. Мне кажется более вероятным, что в воде… У него кровь начала свертываться, вот и все объяснение. Я, правда, про такие яды ничего раньше не слышал…

Эльза прижалась к Индиане и прошелестела:

— Его Чаша убила, да?

— Его убил яд, — терпеливо повторил тот. — Каким образом эта штука подействовала на кровь через слизистую желудка, да еще так быстро, я не могу объяснить, но это не меняет дело. А Грааль, дорогая, не убивает, Грааль дает жизнь. Только достойным. Джеймс Сайрус оказался недостойным, не выдержал третьего испытания…

Индиана отстранился и медленно пошел по комнате, перешагивая через стоящую на полу посуду.

— Джей зря не дослушал то, что я хотел рассказать про текст на пергаменте. Там как раз есть грозное предупреждение насчет поспешного выбора. Он просто неправильно выбрал, Эльза. Чаша вряд ли деревянная, для Палестины это материал редкий, не характерный. Чаша скорее всего керамическая, купленная Иосифом у какого-нибудь уличного торговца.

Эльза с надеждой посмотрела на его широкую спину.

— Ты все знаешь, Инди. Ты — достоин.

— Яд в воде, — продолжал размышлять археолог. — Яд в воздухе. Мы тоже отравлены, Эльза, и уходить отсюда, не найдя Чаши, нельзя. Только Грааль может нас спасти…

Взгляд его случайно наткнулся на лежащее под ногами тело. Уже и руки, и лицо Джи-Си Бьюкенена сделались неестественно темными — весь он сделался Темным, на этот раз буквально. Впрочем, он и был таким всю жизнь. «А я? — подумал археолог. — Темен ли я? Достоин ли, выдержу ли?»

«Подножие Креста», — подумал он. Что бы это могло значить? Теперь, когда добрались до Храма, когда другие ловушки пройдены, когда остается только взять Грааль в руки… Вот оно! Третье испытание — это сделать выбор. Перенестись на девятнадцать веков в прошлое, чтобы понять, чтобы увидеть, как ЭТО происходило. Мало знать, нужно чувствовать…

Индиана закрыл глаза. Нужно увидеть Его так, как видел Иосиф, нужно поставить себя на место Иосифа. Грааль — у подножия Креста. Грааль — это истинная кровь, святая кровь. Как можно собрать Его кровь? Распятие охраняется равнодушными животными, вооруженными пиками и мечами. Кровь стекает по телу, смешиваясь с потом, капает и капает, передавая Его силу земле. Посуда — это нелепо, золотая ли, деревянная ли, керамическая ли, — посуда не поможет собрать с умирающего тела святой кровавый пот, не поможет подобраться к охраняемому месту казни. А кровь все капает — к подножию Креста…

— Чаша — это не чаша! — оглушительно вскрикнул доктор Джонс.

Эльза увидела его исказившееся Пониманием лицо, поймала безумный, вырвавшийся из Прошлого взгляд, и попятилась, струсив окончательно.

— Не бойся, я не сошел с ума! — засмеялся Индиана. — Грааль — не посуда, не чаша, вообще не предмет! Это горсть земли. Горсть земли, Эльза, смешанная с кровью! — он заметался по келье. — Но в чем Иосиф хранил ЭТО?

И тут же вспомнил.

И тут же оказался в нише, где спал вечным сном последний и единственный жрец Храма, взял глиняную шкатулку, посмотрел на кожаный мешочек…

Мешочек, возможно, был когда-то кошельком. Иосиф вытряхнул находившиеся там деньги, которые потеряли всякий смысл с Его уходом, и наполнил тем, ради чего отныне стоило жить. Вот она, святая кровь, подумал Индиана, благоговея. Истинная, в отличие от темной крови бьюкененов и вольфгангов.

— Но ведь из этого нельзя пить, — растерянно сказал он. — А как же отец? Как отца-то спасти?

Забыв про все, он бросился прочь из Храма.

Боль, свирепствовавшая в ушибленных мозгах, отпустила доктора Джонса через минуту — хватило короткой пробежки между Храмом и пещерой. Был ли тому причиной предмет, который бегун нес в руках? Он не задумывался над этим. Он не заметил даже, что головной боли теперь не существует…

Отец был еще в сознании. Маркус поддерживал его в полусидячем положении, чтобы хоть немного стихла острейшая боль в груди. Дыхание раненого было прерывистым, едва заметным, лицо побледнело до цвета Луны, в полумраке это особенно пугало. Похоже, он уже проваливался в шоковое состояние.

Отцу хватило нескольких слов: «…возьми, здесь земля от подножия Креста…», чтобы понять и принять случившееся. Подарить умирающему долгий рассказ Джонс-младший не смог: нелепые угловатые фразы ранили горло.

— Прости, у меня нет для тебя другого лекарства, — вымучилось у сына скорбное признание.

Отец молча прижал шкатулку к груди и закрыл глаза. Вот она, сбывшаяся мечта — в слабых агонизирующих руках. Он счастливо улыбнулся, дыша мелко, но шумно… Сын отвернулся, не в силах смотреть.

Сзади была Эльза.

— Пусть хоть подержит ЭТО в руках перед тем, как… — сказал ей Индиана, моргая влажными глазами. — Перед тем, как…

Эльза не собиралась его утешать: подобное естественное движение, очевидно, было не в стиле чудовищной женщины. Она впитывала жадным взглядом лишь ТО, что лежало на груди раненого, не расходуя своего внимания на страдающих героев.

Именно ее безобразное равнодушие и успокоило Джонса-младшего. Вернулась привычная ненависть. Вернулись не заданные до сих пор вопросы.

— Зачем вы столько времени держали отца в плену?

— Чтобы отстранить его от самостоятельной деятельности.

— Проще было расстрелять.

— Старый профессор мог понадобиться, пока не закончены поиски Чаши и Ковчега, — была откровенна Эльза. — Потом бы его, конечно, убрали.

— Кое-кого я успел убрать раньше! — вспылил Индиана. — Например, твоего любимого Вольфганга!

Задеть этой новостью женщину не удалось, она только плечиками пожала. Жених интересовал ее не намного больше, чем страдающий от раны Генри, поэтому тема импровизированного допроса резко вильнула: зачем вообще было врать, что отец пропал?