И Райнгольд фон Урбах не проронил больше ни слова, так как понял — все сложилось донельзя удачно. Сегодня ночью ему представится возможность пообщаться с Богом.

Индиана Джонс тем временем плыл в сторону заката…

Вечернее купание в сентябрьских водах Эгейского моря.

Есть мало вещей на свете, которые превосходят по приятности эту процедуру. Слегка колышется поверхность воды, разделяя неясной границей ласковый воздух и нежную воду, пробуждая смутные воспоминания о морской прародине всего живого, о богине любовных дел, поднимающейся из волн…

Он плыл легким брассом. Его жизни не угрожали медузы, как в Индийском океане, скаты-хвостоколы, как в Атлантическом, акулы, как в Тихом. До берега оставалось меньше трех миль. В такую благожелательную погоду — смехотворное расстояние для человека, послужившего в морской пехоте и занимавшегося подводной археологией.

Еще год назад, в безмятежном сентябре 1938 года, он был вольным игроком, у которого на доске вместо пешек, ладей и королев находились джунгли, клады, царские могилы, нецивилизованные дикари и весьма цивилизованные охотники за сокровищами.

Теперь он стал солдатом, хоть и получал приказы вовсе не из уст свирепого сержанта или капитана, а из глубин собственной совести.

Потому что сегодня, третьего сентября 1939 года, германо-польская война превратилась в мировую. Земля стала пить кровь и есть плоть. Тени простреленных, разорванных, сожженных людей уже носились над полями брани, как потревоженные чайки. Красивые слова о национальном величии, воинской доблести и реванше за проигранные битвы, очаровав горячие сердца и невежественные умы, обернулись демонами уничтожения…

Когда до острова оставалось еще с милю, пловец различил вблизи ощерившегося скалами берега… нет, не немецкую подводную лодку. Сухогруз типа «Либерти» под удобным[49] греческим флагом. И, хотя сухогруз выглядел мирно, придется сделать крюк на полмили в сторону. Легкий поначалу заплыв превращался в изматывающий. К ночи морская поверхность потеряла покой, и вода куда настойчивее и напряженнее шумела среди скал впереди. Все перегрузки и побои, последнюю порцию которых воин получил совсем недавно, сейчас заявляли о себе.

Вот и скалы. Обрамленные пеной и оттого еще более смахивающие на зубы огромной акулы, они предлагают побороться с собой. Причем, на своих условиях, заведомо неравных. Пловец углядел было подходящую расселину, но за секунду до того, как ухнуть в нее вместе с водяным потоком, заметил, насколько далеко и извилисто тянется она меж сужающихся отвесных скал. Нет, попадать туда не стоило.

Поэтому он, яростно толкнувшись босыми ногами, изменил курс и отправился вдоль большой скальной глыбы, гладкой и скользкой. Волны колотили в нее, отскакивали в разные стороны, буруны и водовороты сбивали правильный ритм плавания. Пена так и норовила попасть в носоглотку, отчего случался кашель, тоже забирающий силы. Пловца приняла бы скверная водяная могила, если бы скрюченные пальцы не наткнулись на достаточно глубокую выемку в камне. Босая нога нашла щербину в скале, потом за выступ ухватилась и другая рука. Вскоре воин полностью выбрался из воды и достиг впадины, в которую уместилась задняя часть его тела.

Несколько минут он расслаблял изнемогшие от бесконечного напряжения мускулы и пытался дышать по китайской системе цигун, которая позволяет брать энергию из ничего.

Когда ему показалось, что тело накопило достаточно сил, он отправился вверх, к краю обрыва. Неожиданный порыв ветра загнал несколько слов ему в уши. Слова были на плохом английском, который принят на судах под удобными флагами. Воин замер, напрягая слуховые органы. Ему было далеко до летучей мыши, но все же он догадался, что владелец одного голоса удаляется от него. А вот вторая глотка, изрекшая несколько слов на ломаном английском, движется как раз в его сторону.

Он продолжал подъем, пока его глаза не стали различать помимо скальной стены еще и небо, то есть оказались на уровне тропы. По ней уверенно топал немец. Этот человек мог говорить на каком угодно языке, мог носить потрепанную робу морячка с задрипанного «Либерти», но его выправка выдавала в нем представителя вооруженных сил великой Германии. Наверное, это был матрос с немецкой подводной лодки, Ах ты, притворщик!

В тот момент, когда башмак проносился мимо высунувшегося лица, воин рванулся вверх — словно дельфин на представлении. Немец только и успел заметить, как мокрая тень выскочила откуда-то снизу, из шумной тьмы, и ухватила его за ноги. Упитанный мужчина грузно повалился, заодно вытащив диверсанта на тропу.

Дальнейшее происходило крайне быстро. А вернее, очень медленно. Так, по крайней мере, казалось воину, чей мозг переключился в другой скоростной режим.

Немец вставал, одновременно наводя пистолет-пулемет на пришельца из тьмы. Тот успевал лишь приподняться на локте, опереться левым коленом о камень и выбросить правую ногу в нужную сторону, — и босая пятка выбила оружие из вражеской руки.

Затем удача повернулась к герою задом: разозлившийся немец влепил носок ботинка ему в ребра. Матросу бы сейчас поднять свое оружие, но он решил вторым ударом ноги доконать закашлявшего противника. Однако этот второй пинок удалось блокировать предплечьем, а следом перехватить кованый ботинок и дернуть на себя. Шнуровка была крепкой, нога осталась в обуви, поэтому бьющий не удержался на влажной тропе и неуклюже сел — как на горшок.

Вот тогда воин поступил совершенно правильно. Он обеими руками накинул кнут на беззащитную шею. Матрос, почувствовав мокрую веревку на загривке, рванулся к сопернику, который, в свою очередь, ускользнул от тяжелого неуклюжего удара и оказался сзади.

— Ферфлюхтер… — выдавил немец, хватаясь за горло (сейчас ему было уже не до испорченного английского). Впрочем, долго мучиться человеку не пришлось — веревочная петля надежно перекрыла кровоток. Тягучая тьма почти мгновенно поглотила разум проигравшего.

Тело моряка без возражений поделилось с более удачливым противником моряцкой робой и оружием, а потом отправилось в море. На корм рыбам и ракообразным. (Тут, очень некстати, желудок воина запел голодную песню. Отчего родилась шальная мысль, что неплохо хоть иногда становиться немножко людоедом. В самом деле, ближайшая еда находилась лишь в немецком лагере, который, наверное, уже раскинулся на берегу.)

Уже в моряцкой робе, с громоздким пистолетом-пулеметом за плечами, он продолжил путь вверх. Минут через пятнадцать обнаружилось местечко, откуда можно было обозреть прибрежную полосу. С вершины скалы, помимо мирного «Либерти», виднелся черный корпус подлодки, обозначенный лунным светом. Подраненная хищница качалась на волнах, сильно задрав корму — как поплавок великанской удочки. Плоты шли от нее к кромке воды, где суетились мелкие фигурки врагов. Человек тридцать окружали невзрачный ящик не слишком внушительных размеров.

Реликвия!

А еще воину-одиночке показалось, что он различает светлое платье Лилиан…

Лодка все больше кренилась на нос, но вода вдруг хлынула в центральные отсеки, поэтому последней канула в мокрую могилу все-таки рубка. «U-46» навсегда покинула списки Райхсмарине. Далее немецкие моряки продолжат свой путь на судне под очень удобным греческим флагом.

«Вперед», — скомандовал воин сам себе. И даже не шелохнулся. Он почувствовал, как тяжелы его веки, как ему хочется смежить их и хоть на миг уйти из этой холодной напряженной тьмы в уютное и спокойное прошлое годичной давности. Вернуться в мир лекций, восхищенных студенческих глаз и безопасных ристалищ с начальством. Отпрыгнуть всего лишь на год — больше ему не нужно, — в скучные будни, в ясный чикагский сентябрь…

…Воин открыл глаза, сбросив пелену воспоминаний. Исчез Чикаго, заодно пропали Непал со Стамбулом, и даже Венеция. Год пролетел, как страницы бульварного романа. От сентября до сентября. От мира к войне.