Хильбудий собрал вокруг себя наиболее сильные манипулы и, сидя на высоком, с буйной белой гривой коне, зорко следил за тем, что делалось в передних рядах.

– Иоанн! – крикнул кому-то из воинов, стоявших наизготове. – Скачи в третью когорту, передай ее предводителю мой приказ: пусть отрежет вон тех антов и станет стеной против остальных. А с теми, кого отсечет, мы и сами управимся.

– Будет сделано, стратег.

– Евдемон! – резко повернулся к центуриону и показал рукой. – Бери свою манипулу и уничтожь вот этих варваров. Потом пойдешь на помощь первой когорте.

– Иду, предводитель.

Но не все и не всегда видно Хильбудию. Поэтому время от времени поднимался в стременах и старался рассмотреть, что делается в рядах сражающихся. В такой момент и застал его крик гонца от поставленных на защиту тыла когорт.

– Достойный! Варвары напирают и с тыла. Силы неравные, не выстоим!..

– Передай Флавию и всем воинам: единственная надежда в этих тисках – щит и меч. Больше нам надеяться не на что!

Знал: с ним лучшие фракийские когорты, переданные императором под его надежную руку, те, что не так давно храбро проявили себя в сечах с иранцами. Поэтому не переставал верить: хотя воины оказались в окружении, варварам будет не так просто смять их и заставить показать спину. Это опытные мечники и щитоносцы, они сначала немало варваров уложат, а уж тогда и сами полягут. Дойдут до края – полягут все, но спину все-таки не покажут!..

Больше всего достается головным манипулам. Поредели их ряды, сдерживая вражеские сотни. Где-то отступили и рубятся, прикрывшись щитами, где-то образовали небольшой полукруг и стоят, словно скала в разбушевавшемся море, а где-то небольшие группы воинов вот-вот будут смяты нападающими.

Повернулся Хильбудий к тем, кто находился под его рукой, как последняя надежда на спасение, и замер, пораженный: анты прорвали ряды не только щитоносцев, но и мечников и прут конной лавой на него самого.

– В мечи! За мной, вперед!..

Успел еще что-то крикнуть, да на том и кончилось его руководство: перед ним вырос рыжебородый ант и заставил подставить под занесенный над головой меч проверенный в таком деле медийский щит. И только Хильбудий отвел удар, как тот сразу же нанес ответный. А перед наместником оказался уже не один ант – Хильбудий оказался в такой круговерти, в которой трудно разобрать, где свои, где враги. Рубил метко, ловко, даже почувствовал наслаждение от этого, а значит, и прилив сил и уверенность: он – бывалый воин, ему эти варвары словно мусор в речном потоке. Себе-то он проложит дорогу в этом потоке и вырвется на волю.

Наверное, не одного уже срубил сильным ударом меча, видел: заметили его ловкость и расступаются. Делают вид, что нападают на ромейского витязя на гнедом коне, когда же дело доходит до стычки, подставляют под удар щит и выскальзывают или же обходят стороной. Но нет, ошибается. Вон один на него прямо прет. Молодой, безусый еще, а глаза, словно у зверя, налились кровью. Не мечом – сулицей нацеливается. Неужели надеется выбить его, Хильбудия, из седла?

Занес над головой меч и не успел отбить им сулицу, метнувшись в сторону. Если бы не панцирь, лежать бы ему бездыханным.

– Боривой! – услышал он мощный голос. – Этого не трогай. Это сам Хильбудий, он мой!

Хильбудий оглянулся и увидел, что кричал, подняв на дыбы коня, всадник с поднятым мечом.

«Тиверский князь? Тот, что гостил в Маркианополе? Что же делать? Положиться на силу своего коня или развернуться и надеяться на щит и меч? Да годится ли мне, полководцу, бежать?»

Круто развернул Гнедого и пустил его навстречу князю.

Увидел – первым гнал на него распластанного в воздухе коня безусый, тот самый, которому кричали: «Не трогай!»

«Упрямый мальчишка, – подумал Хильбудий, – знает, на кого идет, и все-таки идет. Ну постой же!»

Хильбудий взмахнул мечом и так рубанул по нацеленной на него сулице, что она зазвенела и вылетела у воина из рук. Хильбудия окружили стеной, выставив вперед сулицы.

– Покорись, Хильбудий! – повелел князь Волот. – Когорты твои разбиты, битва проиграна.

Не задумываясь, Хильбудий пришпорил коня и бросил его прямо на Волота. Однако князь ловко выставил сулицу, и конь напоролся на нее горлом. Заржал дико от боли, рванул в сторону и выбросил всадника из седла, под ноги коня Вепра. Вепр изловчился и приколол ромейского вождя мечом к земле.

– Зачем ты так? – нахмурился Волот. – Он и так был уже наш, надо было в плен брать!

– Думаешь, надо? А зачем? Император не поскупится на золото, выкупит его и снова натравит на нас. Очень уж повадился этот волк в нашу овчарню. Мертвый он безопаснее будет!

Дед Борич говорил: навикулярий – муж пожилой. Вот только благонравию его Миловидка не совсем верила. Старый грек не посмотрел на то, что она круглая сирота, что ее гонит по свету горе, взял за перевоз много, да еще сомневался, берет подходящую ли цену. Может, поэтому и велел Миловиде, пока она будет на лодье, готовить для него и его помощников пищу, ворчал, а то и покрикивал на всех, выказывая этим свое неудовольствие. Зато правдой было и то, что ни сам не обидел ее, ни другим не позволил. Больше того, расспросил за долгие дни и ночи плавания, кого ищет, почему ищет, пошел с Миловидой в Никополь, нашел людей, знающих, где анты, которыми торговали позапрошлой весной в городе.

– Есть тут анты, – сказали девушке. – Немало вельмож Эпира имеют рабов-антов. Одни слугами-стольниками у них служат, другие – спальниками, садовниками, а то и рыболовами.

Показывали и рассказывали, как пройти к тем вельможам, как подступиться, поговорить, а Миловида слушала и запоминала.

– Я, господин достойный, теперь уже одна пойду, – сказала она навикулярию.

Грек крякнул по привычке, а может, сомневался, что одна сможет что-то сделать и, подумав, посоветовал:

– Я буду стоять там, где стою, до послезавтра. Если отыщешь суженого или, не найдя, захочешь возвратиться в свои края, приди и скажи. Или сам довезу, или найду, кто поможет.

Миловида поблагодарила и пошла улочками чужого города. И чем дальше шла, тем меньше уверенности было, что найдет в нем Божейку. Таким холодом веяло, такую пустоту чувствовала на сердце, будто только теперь прозрела и поняла правду: напрасна твоя затея, девка, не откроются перед тобой крепкие ворота в каменных оградах и не отдадут тебе твоего лада.

А все же стучалась в те двери, которые казались самыми крепкими, и кланялась по обычаю отцов своих, а поклонившись, спрашивала: правда ли, что у достойных вельмож есть рабы-анты. Она суженая одного из них, пришла, чтобы выкупить его из неволи или же стать такой же, как и он, невольницей. Пусть уж будет так, лишь бы вместе.

Ее не всегда понимали, а то и просто не хотели слушать. «Нет таких», – говорили и закрывали перед ней ворота. Однако некоторые все же внимали ее жалостно-просительному тону. Услышав, что ищет антов, звали кого-нибудь из них и приказывали:

– Выслушай и скажи, что хочет эта девушка.

Миловида терпеливо повторяла, а услышав родной язык, совсем расчувствовавшись, заливалась слезами:

– Божейкой его зовут, моего суженого. Из Солнцепека он, из Тиверской земли.

Не сразу отвечали: «Не видели, не знаем». Больше расспрашивали, давно ли из Тивери, есть ли у нее надежда вернуться назад, а уж потом советовали: «Спроси тех-то, а мы не ведаем».

И Миловида снова шла, кланялась и спрашивала. Пока не убедилась: не у кого больше узнавать. Наверное, здесь нет Божейки, если никто не видел и не знает. Все же говорят одно: продавали тиверцев в Никополе, а продать могли не только никопольцам; были на тех торгах покупатели и из Вероны, и из Фессалоник.

– В какой же стороне света они, эти Верона и Фессалоники?

– Верона в Италии, – объясняла старшая из пленниц, – Фессалоники в Греции. Иди в пристанище и спрашивай лодьи, которые пойдут туда. Глядишь, и сжалится кто-то и переправит через море.