Баяны все-таки одолели златеницу травами, но глазам Богданко и травы не помогли: так и остался незрячим.

Князь ходил хмурый, словно грозовая ночь. И есть не ел, и за княжии дела не брался. Казалось, и забыл уже, что есть сожженные веси в южных вереях, и есть люди, оставшиеся без крова после тех пожаров, как есть и обязанность подумать об обороне подунайских границ земли своей. Малка понимала все это по-своему и мучилась двойной мукой. Волот только говорит: «Мы все виноваты», – на самом же деле винит только ее. Ведь дома была, не просто обещание – зарок давала, когда уезжал: «О детях и очаге не тревожься, во всем будет порядок». И вот – и дитя недоглядела, и очаг может из-за этого дымом развеяться. Или же сама сгорит в пламени вины и раскаяния. Спасения нет. Уберечь могло только Богданково прозрение.

Малка видела: князь сторонится ее, поэтому и сама старалась не попадаться ему на глаза. И день, и вечер была с сыном, даже к меньшим стала наведываться реже из-за Богданки – полагалась на челядь. За окном буйствовало лето, а Богданко не такой уж ребенок, чтобы не сознавать, сколько соблазнов таилось за окном. Все расспрашивает и расспрашивает обо всем и тянется туда, к теплу…

«Может, его отвезти в Соколиную Вежу? – зародилась у Малки мысль. – Хотя бы на лето. Там и лес буйный, и чистое поле рядом. Дитя будет слышать птичье пение, вдыхать ароматы цветов и трав, оживет сердцем, окрепнет телом. Да, там ему будет хорошо. И бабушка утешит словом-сказкой. У нее их столько, что были бы морем – затопили землю».

Хотела посоветоваться с князем, но вспомнила, каким видела его недавно, и не решилась.

– Запрягайте коней, – велела челяди, – привезите княгиню Доброгневу из Соколиной Вежи. Скажите, с Богданкой плохо, ждем ее.

А пока челядь ездила, в Черне отыскались люди, а в земле Тиверской – дела, которые и князя Волота расшевелили. Первым к нему наведался воевода Вепр.

– Я не тревожил бы князя, – сказал он, – да нет больше мочи справляться с тиверцами: идут и идут посланцы от погорельцев, просят помощи.

– А как я могу помочь? Разве мало вокруг леса или сами не в состоянии взять?

– Говорят, это горе всей земли, всем и надо бороться с ним. Настанет зима, куда денутся люди?

Князь слышит в этих словах правду и умолкает.

– Земле Тиверской тоже есть о чем подумать. Доверчивые мы слишком, полагаемся на частокол вокруг весей, которые именуем городищами, да на добрую волю соседей. А соседи вон что делают! Вежи надо сооружать в Подунавье, и не хуже, чем у ромеев.

– Я согласен с тобой, но согласись и ты со мной, Волот: вдвоем мы не соорудим их. Нужно созывать вече. А вече тогда лишь откликнется на наш клич и пойдет возводить вежи и остроги по Дунаю, когда мы поможем поселянам построить до зимы избы. Это тот случай, когда нам с тобой не к лицу играть в гордыню, ради великого можно побыть и малыми.

– Думаешь?

– Да, Волот.

Помолчал и уже потом согласился:

– Тогда созывай вече, только не раньше зеленых праздников.

– Слушаю, княже.

Воевода видел: не слишком-то склонен к разговорам Волот, а к делам и тем паче. Уходя от него, подумал: надо положиться на время. Зеленые праздники не за горами, но время есть время, оно свое сделает. А сейчас важно, что Волот согласился созвать вече, все остальное можно делать без князя, но вместе с тем его, князя, именем.

Забот хватало: вон сколько гонцов нужно послать во все концы, по всем весям земли Тиверской с грамотой от князя, скольким нужно объяснить, кого созывать и на когда. А Волот все не показывался в городе, среди дружинников. И это не осталось незамеченным.

– Кто бы мог подумать, – шептались между собой мужи, – что горе надломит князя, что боль сердечная возьмет верх над волей и разумом государственного мужа? Был уверен в себе, тверд и решителен, а ныне?..

– Горе и тура делает смирным.

Однако Вепр был не так уж далек от истины, полагаясь на время. Перемены в семье князя произошли все-таки, и не далее первой седмицы. Случилось вроде и немногое: в Черн прибыла вызванная Малкой княгиня Доброгнева и своей добротой и приветливостью разогнала сгустившиеся над княжеским кровом тучи.

– Не горюйте, дети мои, – сказала, – и не казнитесь безвинно. Боги милостивы, а Богданко слишком мал, чтобы прогневить их. Я беру его к себе, буду лечить травами, утренними и вечерними росами, вот и верну то, что отобрал недуг. И Малка с девочками пускай едет! Всем вместе, среди птичек полевых и зверюшек лесных, весело и радостно будет. А утешение не одному возвращало здоровье, возвратится оно и к Богданке, верьте мне.

И так старалась посеять веру в тоскливом княжьем жилье, словно твердо была уверена: вернет она зрение Богданке. И уверенность матери стала той каплей, которая сдвинула камень: она одолела его, Волота, безысходность и сбросила тяжесть с его плеч. Пусть не совсем, но все же князь немного успокоился и стал снова похож на себя. Когда же настало время отъезда семьи из Черна, не доверил челяди, а сам вызвался проводить детей к прадедовскому очагу.

Давным-давно они с братом Остромыслом были не старше, чем сейчас Богданко, рвались к деду в урочище Дубровник, а больше всего – в Соколиную Вежу, что высилась над окраинами. Терем у деда не хуже был, чем этот, в Черне: и высокий, и просторный, а все ж из него не видно всего, что можно увидеть с вежи. Она на шесть ярусов, втрое выше, чем терем, и крепкая-прекрепкая, из мореного дуба. А больше всего детям нравилось, что на каждом ярусе вежа имела бойницы и смотровые окна-щели. Из них просматривалось все урочище, все подступы к нему, не говоря уже о поле. Какое удовольствие было осматривать, какая радость ощущать себя воином, который стоит на страже всей земли. А на самом верхнем ярусе дед Благовест держал своих любимцев – соколов, несколько выводков, и любил охотиться с ними: в лесу – на куниц и белок, в поле – на зайцев и лисиц, на водоемах – на уток, гусей и лебедей. Охотился он и на вепря, и на медведя, даже на тура, однако больше всего любил ловы с прирученными соколами. Поэтому их с братом сердце больше лежало именно к соколам. И кормили их в самой высокой клети, и доставали оттуда, только если дед собирался охотиться. Вежа была излюбленным местом детских игр. Зимой только и было разговоров о Соколиной Веже, о желании податься туда ранней весной. Поэтому дедово обиталище Дубровник получило свое другое название – Соколиная Вежа.

Сколько лет минуло с той поры, где только не побывал за эти годы князь, чего не повидал, а Вежа запомнилась на всю жизнь. И тянет туда, особенно в дни, когда камень ложится на сердце и появляется потребность сдвинуть его. Вот и виднеется уже… От Черна до дедова жилья всего десять поприщ, а такие чудеса встают перед глазами, словно попадаешь в другой мир. Есть здесь широкий дол, поля и поляны среди редколесья, есть и горы, и небольшие возвышенности над долом. А на тех возвышенностях – настоящие леса, густые и непроходимые, как говорил дед, зеленые сторожа Дубровника, потому что скрывают жилье от постороннего глаза. По этому взгорью и шла дедова, а ныне его, Волота, да матери Доброгневы межа. За ней другие урочища и другое жилье, дедово же все в зеленой чаще, из которой один выход – к Черну и к Днестру. Поэтому здесь так уютно и привольно, словно в Вырае, на солнечной поляне острова Буяна.

Волот знал: Вепр справится с тем, что возложено на него – и вече созовет, и в дружине будет порядок. Поэтому не очень спешил в Черн, остался на день в Соколиной Веже, остался и на второй. Слушал детский радостный визг, наслаждался птичьим пением, и успокаивалось, смягчалось сердце, появилась еще большая уверенность в том, что матушка Доброгнева не просто старается их утешить – она верит: не все еще утрачено. А если верит хозяйка древнего обиталища, почему бы не верить и ему? Она же разбирается в травах, в водах и росах, говорит, не одному возвратила зрение. Смотришь, заряные воды и утренние росы возвратят его и Богданке.