Волот от удивления широко открыл глаза. Смеются над ним старейшины или кнута просят? Куда пойдут и кто пойдет? Где та земля, что приготовила яства для голодных?

– Лишь бы с глаз долой, значит?

– Почему – лишь бы с глаз?

– Потому что такой земли нет на всем белом свете, а если и есть, то ее надо брать мечом и сулицей.

– Выслушай, княже, до конца, и ты поймешь: для таких, как наши отселенцы, земля и яства могут найтись. Даже без меча и сулицы. Совет старейшин выносит на суд народа такое решение: пусть каждый отрок и каждая девушка возьмут жребий. Каждый третий должен покинуть Тиверь. Князь и кровные поделятся с ними последним – броней, конями, скотиной – и скажут: «Идите туда, куда приведут боги, ищите себе землю, которая прокормит вас». Учти, князь, посылаем молодую поросль родов своих, а таких любой хозяин возьмет на поселение, если у него есть чем помочь им до первого урожая.

Молчит князь, не зная, что сказать старейшинам, молчит и вече, обратясь помыслами к детям своим. Всем придется, если примут это решение, прощаться с детьми, и прощаться навсегда. Мыслимо ли это? Кто же будет валить лес, когда отдадут самую молодую силу родов своих, кто будет корчевать, кто будет готовить к посевам землю? А еще надо кому-то защищать землю, если придут тати с чужих краев и скажут: «Отдайте все, что имеете, а ничего не имеете, так отдайте себя».

– Не соглашайся, князь! Старейшины не понимают, что говорят.

– А что понимаете вы, советуя такое? С земли уйдет треть, зато легче будет остальным выжить.

– Не надо нам такого облегчения! Кого боги возьмут, того и возьмут, кто останется, тот останется, зато будет жить в своей земле, вместе с родными.

Шум перекрывался выкриками, выкрики тонули в шуме. Каждый стоял на своем. На кого-то шикали, а на кого-то уже и руку поднимали. Тогда вновь поднялся к небу и призвал к тишине тяжелый княжеский меч.

Весело улыбалось миру ядреное после ночной купели солнце, улыбался солнцу и мир – ослепительным блеском рассыпанных по травам рос, помолодевшими деревьями, приветствовал звонкими и чистыми голосами птиц. Даль была синей и прозрачной. Только на подворьях поселян не было слышно веселья. Лето, а люди не спешат ни на выпас со скотиной, ни на жатву в поле. Приберутся в домах и молчат, перекинутся словом-другим – и снова молчат. Только когда пошли по улицам бирючи и забили в колотушки: «Собравшимся на отселение пора на сход!» – тревожно переглянулись с родными те, кого отсеяли, запричитали, у кого отрывали их от сердца.

– Боги светлые и боги ясные! – голосили матери. – Как же вы допустили такое, как вынести это? Ведь не видать нам уже доченьки нашей от веку до веку! Мы ж лелеяли ее, как цветочек, собирались веселиться на ее свадьбе, утешаться ее детками, а теперь сердце разрывается от разлуки.

Чем ближе к выгону за домами, тем громче плач. Потому что стекались туда все – и те, кто отселялся, и те, которые провожали.

– Скорее! Скорее! – покрикивают десятники. – Там ждут не дождутся.

– Не трогай! – закрывает собой дитя оскорбленная этим криком мать. – Не видишь разве, не просто разлучаюсь – прощаюсь навеки.

Отселенцы-отроки в большинстве на конях. Остальные, в основном девки, сидят на возах рядом с домашним скарбом и кое-какими яствами, приготовленными в далекий и бог знает что обещающий путь.

– Прощайте! – кричат. – Да будьте живы и здоровы! Кланяйтесь дому, кланяйтесь стежке, что водила к кринице, к студеной водице. Всем и всему кланяйтесь, слышите! Всем и всему!

Солнечные нити-лучи снуют по земле, стягиваясь к Черну. Назначен день, когда отселенцы должны собраться под стольным городом. Откладывай не откладывай, а отселяться надо, пока не пошли холодные дожди, пока не сковала землю суровая зима.

Княжича Богданку это тревожит больше, чем других. С тех пор как вече вынесло решение: каждый отрок и девушка земли Тиверской берет жребий, определяя этим свою судьбу, он, княжич, стал в один ряд с другими, чтобы показать всем: в Тивери перед обычаем и законом все равны. И взял не лучшее – тот жребий, который обязывал идти в чужие земли. Поэтому на него была возложена обязанность предводительствовать в этом походе. Он достаточно зрел, к тому же обучен ратному делу, отличался сообразительностью. Можно было надеяться, что он сможет определить, куда идти, как найти землю-кормилицу. Нелегкое это дело: ведь шли с ним тысячи, все отроческого возраста, о многих трудно даже сказать: отроки они или еще дети. Разве с такими станешь на сечу, если придется? Одержишь ли победу над врагом? Соберет их сейчас, выведет из города – и он уже князь, должен всем и всему давать лад.

Но все это будет завтра-послезавтра. Сегодня другое волнует княжича и гонит его на вежу: как же он уйдет со своей земли без Зоринки? Говорила: «Силой не принудят вступить в брак. Если не с тобой, то ни с кем». Нет сейчас того, кто был им помехой. Ныне одно может помешать – счастливый жребий Зоринки. Неужели из-за этого останется? Чужбина пугает многих, а неизвестность и подавно. Во-первых, не знают, что их ждет впереди, а во-вторых, так может сложиться, что уже никогда не вернутся к отчему порогу. И скорее всего, не видать им такой милой сердцу Тивери. А еще у Зоринки мать больная – вдова Людомила слегла от перенесенных утрат. Легко ли переступить через ее скорбь, через ее твердое «нет», уйти с изгнанником, стать с ним такой же изгнанницей, как и все?

Пристально всматривается княжич с вежи. Всех видит на несколько поприщ от Черна. Не видит только, чтобы возвращался его побратим из Вепровой вотчины – Веселого Дола. Не торопится? Или везет плохие вести?

Если и утешает его в этой кутерьме что-то, то, наверное, мысль: не один ведь будет стоять во главе отселенцев. Такой, как и ему, жребий выпал многим из младшей дружины, и среди них ближайшие соратники – Бортник, Боян и Жалейко. На них возлагает все свои надежды. Они станут во главе тысяч, дадут им лад, поведут, если придется, на сечу. Отроки зрелые, знают толк в ратном деле, по сути мужи уже… Двое из них сейчас там, где собираются отселенцы, а Жалейку, как хорошо известного в семье Зоринки, послали узнать, каким будет последнее слово девушки княжичу.

– Княжич! – поднял на дыбы коня перед воротами Боян. – Эгей, княжич! Слышишь меня?

– Слышу. Что хотел?

– Конных прибывает и прибывает, возов тоже. А где кузнецы и кузни? Где тележники и их мастеровые? Путь будет далеким и тернистым. Что станем делать, если сломается в пути воз?

– Старейшинам говорил об этом?

– А при чем тут старейшины?

– Им велено приготовить нас в путь, чтобы отселенцы имели все. Едем, поговорим со старейшинами.

И они поехали. Мимо стоящих возов, мимо людей, провожавших их настороженными взглядами. Кто-то уже пустил слух, что это и есть те, кто станет во главе отселенцев и поведет их. А кому же не хочется знать, какие люди поведут в неизвестность и приведут ли к надежному пристанищу?

Когда подъехали к приготовленным под жилье шатрам, увидели: старейшины не дремали. Вокруг них теснились поселянские предводители, каждый отчитывался, кто с чем прибыл. Их выслушивали внимательно, давали наказ, что и как делать дальше.

– Старейшинам родов тиверских, – поклонился им до земли Богданко, – почет и слава.

– Добрый день, княжич. Видим, обеспокоен чем-то. Мы слушаем тебя.

– Скажу, но прежде хочу знать, сколько пойдет со мной тиверских отроков и сколько девушек, сколько возов будет в обозе и сколько коней в дружине?

– Разве княжич не знает этого? Жребий указал на десять тысяч отроков и на десять тысяч девушек. Сколько будет коней и возов, еще не ведаем, потому что не все еще приехали.

– И все же видите, немало приехало.

– Немало, да будут еще.

– А где кузнецы и кузни? Где тележники и их мастеровые? Кто и как будет ремонтировать возы, если сломаются, кто будет ковать броню, если понадобится?

Старейшины, переглянувшись, снова посмотрели на княжича: