Роберт выпил, немного покрутил бокал в руках и, окончательно решившись, продолжил:

— Отец дома редко бывал. Всё у него командировки, ну и прочее. Приехал как-то домой и говорит: «Я ухожу!». А мать его спросила: «Что, надоела я тебе?». Он ответил, что, мол, нет, не надоела. Просто, пришло время. Как я сейчас понимаю, кризис у него такой был. Как раз, сорок четыре года. Но меня при этом разговоре не было вообще-то. Мне мать рассказывала. Короче, он собрал вещи, у него их немного было — так, то, что он с собой в командировки брал. И ушёл. Мама моя в то время тоже была не в лучшей форме. У неё щитовидка больная. Гормоны пьёт постоянно. Эмоциональная очень. Нет, ты не подумай, что она — чокнутая! Нет! Но… В общем, она напилась сильно и полоснула ножом себе по запястью. Хорошо, что не в ванной, а так просто. Как кровь увидела — опомнилась. Сама скорую вызвала. Я из школы прихожу, задержался там ещё с приятелем. Уже темно, зима была. А у подъезда микроавтобус с красными крестами стоит, огнями мигает, такими ярко-голубыми…

Он снова замолчал и посмотрел на Лизу, даже не потому, что ожидал от неё какой-то реакции. Просто ему захотелось заглянуть в её глаза. Та сделала пару больших глотков и мягко поймала его взгляд.

— Солнце, это очень печально! Я тебе сочувствую!

— Да. На самом деле, было жутко. Уже из больницы я дозвонился другу отца, сказал, что с мамой плохо, тот ему передал. Тогда же мобильников не было ещё. В общем, ночью он приехал, добился, чтоб его пропустили. Он плакал. Я ни разу до этого не видел, чтобы он плакал. Просил прощения у мамы, у меня, клялся, что никогда нас не оставит, ругал себя. Так вот. Мать ещё две недели в больнице пролежала, с психиатром беседовала каждый день. Потом отец её забрал домой, под расписку. Вообще, она достаточно быстро оправилась после этого. Но я всё равно не смог его до конца простить. Что-то такое в душе осталось, какая-то чернуха, которую ничем не смыть. Понимаешь?

— Ещё бы! Я бы тоже не простила!

— Знаешь, на самом деле это неправильно. Все совершают ошибки. Теперь, когда его нет, я жалею, что не смог простить. Но в то же время, я всё вспоминаю эти голубые мигалки скорой, и снова ненавижу его, как и тогда. Глупо! Он был гордый, он не старался заискивать передо мной или перед мамой, чтоб получить прощение. Я знаю, тогда он действительно искренне раскаялся. И мать его искренне простила. Ну вот. А три года назад — эта аневризма. Я с работы пришёл, а он лежит в своём кресле, и журнал на полу валяется. А на обложке журнала — фото, которое он сам и сделал. Я тогда чуть сознание не потерял…

— Роб, прости меня, пожалуйста, я не хотела тебя волновать! Просто решила отдать тебе флешку эту чёртову! Не стоило мне её вообще трогать, и тем более смотреть! — сказала Лиза с чувством.

— Перестань! Всё нормально. Просто решил тебе рассказать, — задумчиво ответил Роберт, глядя ей в лицо. От выпитого вина он немного расслабился, раскрепостился. Воспоминания об отце, высказанные вслух, стали бледнеть, растворяться. И в то же время он вдруг ощутил уверенность в себе. Он посмотрел на грудь своей подруги, почти не стесняясь. Более того, он хотел, чтобы она это заметила. Он подумал, что сейчас Лиза обязательно поведает какую-нибудь грустную историю из своей жизни, хотя бы для того, чтобы доказать ему своё небезразличие, или просто потому, что так принято: «откровенность за откровенность». Но ему совершенно не хотелось выслушивать что-то подобное.

— Роб, а вина больше нет? — спросила Лиза, кивнув головой в сторону пустой бутылки.

— Увы, похоже, что нет. Но, есть виски. Или может быть, попьём чаю? — последнее предложение он произнёс с усмешкой.

— Давай виски. Только чуть-чуть, не то я закосею.

Он сходил на кухню, принёс оттуда два толстостенных прозрачных бокала, на дне которых сверкали кубики льда, и начатую уже пол-литровую бутылку «Джонни Уокера» с чёрной этикеткой. Убрав пустую винную бутылку под журнальный столик, он наполнил каждый бокал примерно на треть и сказал:

— К чёрту тосты! Будем!

— Согласна! — засмеялась Лиза.

Они выпили по глотку. Роберт почувствовал, как в груди растекается благородное тепло. Виски было одним из его любимых алкогольных напитков.

Лиза встала из кресла и подошла к окну. Уже начинало темнеть.

— Красивый у тебя двор. Столько деревьев… — сказала она, смотря на жёлто-красную пестроту осенней листвы.

— Да, мне тоже нравится. Я люблю смотреть в окно, хотя моя мама часто шутила, что это от моего безделья, — ответил он и подошёл к ней с бокалом в руке.

— Ты ведь знаешь, зачем я приехала, правда?

Сердце его подскочило к самой глотке. Он отпил виски и ответил:

— Возможно.

— Ты говоришь, как Вера, — усмехнулась она. — Дай глотнуть.

Она взяла у Роберта бокал, сделала глоток и немного поморщилась. Её виски осталось на журнальном столике. Поставив бокал на подоконник, она продолжила тихим и спокойным голосом:

— Я понимаю, ты честный и ответственный человек, ты сам этого никогда не скажешь. Так и должно быть. Поэтому в нашей ситуации первый шаг обязана сделать я.

С этими словами она положила руки ему на шею и горячо поцеловала его. На глаза ему как будто упала какая-то пелена, и он поспешил закрыть их. Уже не чувствуя бешеного ритма своего сердца, приобняв её за плечи, он принял поцелуй. Запах её туалетной воды, аромат её волос буквально сводили его с ума. Все его мысли сгинули в бушующем желании. Алкоголь выветривался из закипающей крови. Эрекция не заставила себя ждать. Словно из далёкой дали он услышал внутренний голос: «Нет-нет-нет! Не сейчас! Нельзя! Так не должно быть!». Новая доза гормонов заглушила последние крики совести. Лиза уже обнимала его, гладила его плечи, спину. Его член упёрся в плотную ткань джинсов. Наконец Лиза прервала поцелуй и стала расстёгивать его рубашку. Роберт принялся ей помогать, но руки его дрожали. Он дёрнул, оторвав сразу три пуговицы, стянул рубашку через голову и бросил её на пол. Снова слившись с Лизой в поцелуе, он провёл одной рукой по её груди, ощутив через ткань водолазки, как затвердели её соски.

— Один момент, Солнце! — прошептала она, и немного отстранившись, сняла с себя сначала водолазку, потом джинсы с носками и, наконец, чёрный полупрозрачный бюстгальтер. Роберт, в свою очередь, стянул футболку, носки, но расстегнуть джинсы почему-то не решился.

Лиза, на которой из одежды остались только чёрные кружевные трусики, подошла к нему вплотную и спросила, глядя ему прямо в глаза:

— Я тебе нравлюсь?

— Ещё бы! — ответил он словно чужим голосом.

— Тогда не тяни.

Быстрым движением она расстегнула пуговицу и молнию на его джинсах, а потом двумя руками сдёрнула их вниз вместе с плавками. Его возбуждённый до предела член теперь ничто не сдерживало, и он стоял практически вертикально. Мысль о том, что Лиза видит это, заводила ещё сильнее. Роберт почувствовал, что если она сейчас дотронется до его пениса, тот взорвётся, словно газовый баллон. Однако прислушаться к собственным чувствам теперь стало так же невозможно, как невозможно расслышать шум дождя, стоя у подножья водопада.

Лиза приблизилась к нему вплотную, прижалась животом и грудью, потом чуть выгнулась. Он обнял её, и всё его тело сотряс озноб.

— Тише, Солнце, тише! — прошептала она ему на ухо и запустила руку в его волосы.

Наконец, весь объятый дрожью, Роберт отстранился от неё, на негнущихся ногах подошёл к письменному столу, открыл верхний ящик и достал оттуда картонную коробочку с презервативами.

— Что случилось? — с беспокойством в голосе спросила Лиза у него за спиной.

Он молча повернулся и показал ей блестящую квадратную упаковку с рельефно проступающим кругом посередине.

— О, нет, Солнце! Ненавижу эти штуки! — сказала она, снимая трусики.

— А как? — робко поинтересовался Роберт, смотря на аккуратно выбритую тонкую полоску чёрных волос.

— Я принимаю противозачаточные. И я хочу тебе доверять. Иди сюда! — с этими словами она полусела-полулегла в кресло и раздвинула ноги.