Роберт не знал, что ответить.

Лиза убрала свою руку от его руки и вдруг заговорила уже совсем другим тоном, буднично-деловым:

— Ладно, славно посидели, но, увы, пора мне ехать. Завтра на сраную работу рано, и ещё кое-что по дому нужно успеть.

Роберт подумал, что сделал что-то не так, но не мог понять, что именно. Мысленно он принялся корить себя.

Лиза, тем временем, попросила официантку принести счёт, та выполнила её просьбу и снова отошла. Молодые люди принялись спорить, кто кого угощает, и, в конце концов, сошлись на оплате счёта поровну. Они собрали необходимую сумму и положили деньги в кожаную папку, оставленную официанткой.

***

Оказавшись в своей квартире, Роберт никак не мог успокоиться. Допивая остатки вина, он снова и снова прокручивал в голове весь сегодняшний вечер, стараясь не пропустить ни одной мельчайшей детали: жеста, взгляда, фразы. Всё новые вопросы возникали в его сознании, и очевидные, казалось бы, ответы на них он никак не мог нащупать.

Ночью у него поднялась температура и заболело горло. Лёжа без сна на своей кровати и испытывая болезненную эрекцию, Роберт утопал в лихорадочных эротических фантазиях, окрашенных в тёмно-алые тона. Главными действующими лицами в них были Лиза и он сам. И там, в этих фантазиях, он тоже задавал вопросы, но ответы на них оказывались безобразно примитивными и не удовлетворяли его. Под утро он, наконец, нашёл в себе силы подняться и дойти до ванной, где на верхней полке шкафчика среди прочих лекарств лежал блистер парацетамола. Запив таблетку водой из-под крана, он вернулся в комнату и снова лёг на кровать. Через двадцать минут он уже спал, и ему ничего не снилось.

Был пятый час вечера, и Лиза гнала машину по относительно свободному шоссе. Ржаво-рыжие пятна клёнов, уже изрядно облетевших, то справа, то слева вспыхивали на фоне тёмно-зелёной хвои. Утром прошёл дождь, а сейчас среди серых туч то и дело появлялись просветы, и голубое небо, проглядывавшее через них, напоминало о недавнем лете. Вместе со своей подругой Верой Лиза возвращалась из дальнего пригорода, где жила её мать и где прошло её детство.

Отношения между дочерью и матерью были сложные, но раз в полтора-два месяца Лиза заходила в подъезд обшарпанной пятиэтажки, поднималась по грязной лестнице на третий этаж и нажимала на серую пластмассовую кнопку заляпанного краской дверного звонка: три раза — значит свои. Обитая дерматином деревянная дверь отворялась, и Лиза окуналась с головой в мир детских воспоминаний, который был ей в большем неприятен, также, как и неприятна была для неё растрёпанная, рано постаревшая женщина в цветастом махровом халате, стоявшая на пороге. После холодных объятий мать с дочерью обычно проходили на кухню, где за чаем Лиза, не вдаваясь в подробности, рассказывала о своей жизни. Её мать почти ничего не спрашивала и не говорила сама, ограничиваясь короткими комментариями вроде «понятно» и «хорошо». Иногда, впрочем, чтобы заполнить паузу она скупо докладывала какую-нибудь местную новость:

— Тамару помнишь, из третьего дома? — спрашивала мать.

— Помню, — отвечала Лиза, даже если не помнила.

— Ногу сломала, всё никак не заживает. Споткнулась на улице, на ровном месте, упала. Говорит, что там язва теперь, на ноге-то, и кровь плохо к кости поступает, вот и не срастается. Конечно, жирная-то она какая! На её телеса крови-то не хватает!

— Ясно, — тихо отвечала Лиза, и они обе замолкали.

Так проходил примерно час, потом Лиза доставала из своей сумочки деньги, клала на подоконник, прощалась и уходила.

На этот раз, чтобы свести общение с матерью к минимуму, она пригласила Веру составить ей компанию. Поездка, в общем, удалась. Мать оживилась, увидев, что дочь приехала не одна, была достаточно гостеприимна и даже шутила. Прогулка по лесу сразу после дождя освежила и отвлекла от городской суеты. Воспоминания не казались отталкивающими, и Лиза немного рассказала подруге о своём детстве. Обычно она избегала этой темы…

До города оставался примерно час пути. Женщинам не было скучно, общение друг с другом доставляло им удовольствие. Вере нравилась французская певица Заз, и она захватила с собой её альбом. Сейчас он играл в магнитоле.

— У тебя с Игорем серьёзно? — спросила Лиза. Сегодня они ещё не обсуждали мужчин.

— Я пока не знаю. Но он мне очень нравится. Мне давно такие не попадались. Вежливый, умный, да и думает не только о себе. Он меня уважает.

— Это хорошо. А в постели как?

— Отлично! Просто замечательно! К тому же он не хватает меня за грудь при каждом удобном случае и не пытается укусить за соски, как некоторые. Ему нравится моё тело в общем, его не интересуют только мои проклятые сиськи.

У Веры была превосходная грудь четвёртого размера, идеальной формы. Самый первый её парень кончил практически сразу, как только она сняла бюстгальтер, а все последующие всячески старались отметить эту часть её тела. В общественных местах мужчины постоянно пялились на неё с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать. Она стала носить бесформенные мешковатые свитера зимой и просторные рубашки летом. Но даже этот камуфляж не защищал на сто процентов. Вера ненавидела свои формы. Её бабка умерла от рака молочной железы, а мать сейчас восстанавливалась после операции. Красивая грудь была их семейным проклятием. Два раза в год Вера посещала врача онколога-маммолога, сдавала анализы и делала рентгеновские снимки, каждый раз с ужасом ожидая заключения. Она знала: рано или поздно врач сообщит ей плохие новости.

— Вышла бы за него? — спросила Лиза.

Вера засмеялась и, теребя подол своего оранжевого свитера, ответила:

— Мы конечно недолго знакомы… Но да, думаю, вышла бы.

— Значит, замуж хочешь?

— Да, хочу, а что?

— А зачем?

— Как зачем? Ты же сама замужем, должна знать, зачем.

— В том-то и дело, что хоть и замужем, а не знаю, на фиг мне это нужно. Конечно, есть много плюсов: некоторая защищённость, деньги, квартира. Но мне не нравится быть обязанной, принадлежать кому-то. Вот Алекс хочет детей, он уже не раз намекал… А я не хочу. И не буду удовлетворять его желание, хотя, в общем-то, может и должна.

— По-моему, ты не ценишь свою удачу.

— Завязывала бы ты с этой нудотой! — резко сказала Лиза.

— Знаешь, Лизка, мы с тобой много раз об этом говорили. Типа дети, и всё такое прочее. Мол, на фиг надо! Но, знаешь, вот сейчас я как-то поменяла своё отношение к семье, к продолжению рода. Я уверена, что можно и себя сохранить, и ребёнка вырастить. Одного — уж точно! Главное — как к этому подойти.

— Ну да. И на хер сесть, и рыбку съесть. Что-то я сомневаюсь. По крайней мере, я так не могу. Мне нужно выбирать что-то одно. Мне просто хочется чувствовать удовлетворение от жизни, и чтоб безо всякой рыбалки.

Лиза переключила передачу. Стрелка спидометра поползла вправо.

— Понимаю. Просто я почувствовала, что нужно двигаться. Я стала задумываться о будущем, стала его бояться. Раньше мне было наплевать, и дальше двух месяцев вперёд я планы не строила. Но ты же знаешь: с каждым годом вероятность моей болезни всё больше. А если мне сиськи отрежут, а? А если, что ещё хуже, не успеют отрезать? — спокойно и задумчиво сказала Вера, глядя на дорогу.

— А Игорю ты рассказывала об этом?

— Нет ещё. Но собираюсь. Я ведь никому кроме тебя не говорила. Это будет проверка наших с ним отношений. Надеюсь, он не испугается, и тогда можно будет говорить о чём-то серьёзном. Скажу тебе прямо: да, я хочу семью. Теперь я поняла. Более того, кажется, я хочу ребёнка.

Слова Веры произвели на Лизу впечатление и ещё раз доказали: чтобы перейти на новую ступень развития, нужно получить от жизни пинок. Невозможно просто так, без внешнего воздействия отказаться от всех своих принципов. В понятии «новая ступень» Лиза видела именно нечто радикально новое, начатое с нуля и абсолютно не связанное с тем, что было до этого. Для неё этапы жизни делились на «новые» ступени, а не на «следующие». Она почему-то не могла понять простую вещь: будущее растёт из прошлого.