Надо сказать, что, когда Володя только организовал фестиваль в Кольмаре, Альбер Сарфати отнесся к начинанию очень скептически и даже отказался от своих комиссионных импресарио:

— Я знаю прекрасно, что такое создать фестиваль во Франции. Первый же год станет последним. Разобьешь себе морду.

Он не воспринимал это серьезно. Как-то на пресс-конференции Володю спросили:

— Во Франции фестивалей — как сортов сыра. Что вы собираетесь создать?

Он ответил:

— Новый сорт сыра.

Госпожа Сарфати приехала в Кольмар с Кисиным и была потрясена — собор отремонтирован, народу полно, фестиваль процветает. И она сдалась. По крайней мере, мы помирились. Я от чистого сердца пригласила ее ужинать после концерта Кисина, подняла за нее бокал, Володя тоже. Прежде всего как за жену Альбера, с которым нас при его жизни связывало многое…

Природные возможности Кисина плюс его темперамент и труд перевернули с ног на голову все законы постановки рук, пределов темпов, в которых можно играть. Имея в виду Горовица, он сказал как-то, что «техника должна быть эффектной, это ее функциональное, стилистическое назначение». Его игра не вызывает сейчас ощущения оторопи и мыслей о мгновении вечности — «memento mori». Шопена теперь он играет иначе, чем в пятнадцать лет. Похоже, ему скучно, потому что Шопен в плане техники не представляет для него ничего сложного. Он азартен в овладении новыми вершинами, для него это сродни рекорду в спорте. После Кисина многим пианистам сложно играть как прежде. Думаю, Женя еще проявит себя невероятно. Он рано начал и к тридцати годам прожил уже половину творческой жизни нормального музыканта.

Кисин — гигантский музыкант. У меня есть все его диски. Я слушаю их в одиночестве, когда мне очень хорошо или очень плохо. Я хожу на его концерты. Особо любимые произведения — Рахманинов, 23-й концерт Моцарта, Лист. Конечно, Кисин — гений и ему некого расталкивать локтями, ибо там, где он плывет, нет никого. В тридцать лет у него начисто отсутствует карьеризм. Он талант не изломанный, а гармоничный. Дай Бог, чтобы гармония окружала его всегда, чтобы его охраняли любящие руки, крылья его ангела. Никогда не забуду, как в одном из своих первых интервью Женя Кисин ответил на вопрос, что такое счастье: «Счастье — это мгновение и вечность».

Среди молодых скрипачей нового времени двое самых знаменитых — Вадим Репин и Максим Венгеров — олицетворяют для меня два полюса в отношении к творчеству, к карьере. Для Володиного поколения музыкантов деньги никогда не стояли на первом месте. Молодые сейчас гораздо более «зубастые», они рано начинают, знают себе цену и вывешивают «таксу», «прайс-лист». Когда-то совсем юный Максим Венгеров приезжал на Володины концерты. Я впервые увидела его в Питере, куда мама привезла Максима специально на концерт Спивакова. Максим еще в детстве слушал его пластинки, Володя в свою очередь всегда восхищался его талантом. Когда Максим стал очень известен, мы встречались в одной и той же компании на Западе.

По словам мамы Максима, он был бы счастлив приехать сыграть у Спивакова на фестивале. И мы пригласили его года три назад. Связались с импресарио и получили ответ: «Господин Венгеров может приехать. Условия: гонорар 30 тысяч долларов, четыре билета на самолет в первом классе и два номера „люкс“ в отеле». Мы ответили, что таких гонораров у нас на фестивале никто не получает. Не секрет, что на многих фестивалях «делают цену»: артисты для проектов коллег соглашаются играть за меньшую цену. Ростропович как-то сказал мне: «У меня принцип — я не снижаю гонорара. Либо выступаю за свой гонорар, либо благотворительно. Но играю, и часто…» В Кольмаре он сыграл благотворительный концерт: «Старики, если я возьму свой гонорар, вы разоритесь». Но для этого надо быть Ростроповичем. А Максиму нет еще тридцати.

Володя набрал его телефон:

— Здравствуй, Максим.

— Здравствуйте, маэстро.

— Твой импресарио прислал предложения, но у меня на фестивале нет таких денег. Не мог бы ты поговорить с ним, чтобы согласиться на меньшую сумму?

— Вы знаете, маэстро, у нас с импресарио такой договор: он не вмешивается в мою интерпретацию, а я — в финансовые вопросы. Если он столько просит, значит, я столько стою.

— Я не говорю, что ты не стоишь тридцати тысяч, я счастлив, что ты получаешь такие деньги. Но бывают случаи… Все-таки мы коллеги, мы — русские музыканты, ты должен меня понять.

— Я не могу с ним говорить на эти темы, — ответил Максим.

— За меня тоже Мишель Глотц просит большие деньги, но, когда предлагают маленькие, он всегда спрашивает, поеду ли я. И я часто соглашаюсь. Тем более, знаешь, на фестивале в Кольмаре можно сыграть и благотворительный концерт. Как это сделал Ростропович.

— Вы знаете, маэстро, сколько я сыграл в прошлом году благотворительных концертов? Семь!

Спиваков ответил:

— Я сыграл значительно больше, не буду говорить сколько — я их не считаю.

— Попробуйте напишите моему импресарио, может быть, я и сыграю благотворительно.

Спиваков повесил трубку и подвел итог:

— Для меня этого мальчика больше не существует.

Володя не обиделся. Он уже ни на кого не обижается. Просто он закрыл для себя тему Максима Венгерова. И думаю, что потерял больше Максим, нежели Спиваков.

Мы пересказали этот сюжет Славе Ростроповичу и другим людям. Думаю, что Максим кое-что понял. Через некоторое время Спиваков готовился к концерту в Нью-Йорке в Avery Fisher Hall, а у Венгерова накануне должен был состояться концерт в Карнеги-холл. Недалеко от Линкольн-центра они встретились, поздоровались.

— Я видел, у вас концерт. У меня тоже, завтра. Вы придете? — спросил Максим с надеждой.

— Нет, — ответил Володя. — И не потому, что я занят, а потому, что ты меня очень надолго разочаровал. Я не хочу тебя слушать, я просто желаю тебе успеха.

— Маэстро, я готов приехать к вам в Кольмар и сыграть благотворительный концерт.

— Но я уже не готов тебя приглашать, — ответил Спиваков.

На этом они расстались.

Зачастую молодые музыканты думают: слава, деньги и сопутствующая суета и есть путь артиста. Это происходит еще и от недостатка культуры. Независимо от того, из какой ты семьи, процесс самообразования очень важен — тогда человек становится достойным, тогда с ним интересно общаться и выступать на сцене. Что такое культура? Я обожаю фразу писательницы Сельмы Лагерлёф: «Культура — это то, что остается, когда все забыто».

Я очень люблю Вадима Репина — и как личность, и как музыканта. Из современных русских скрипачей он мне импонирует больше всех. А он именно русский скрипач, несмотря на то что живет то в Монако, то в Германии — как все молодые востребованные артисты, которые на самом деле живут в самолетах.

Вадим Репин тоже начал выступать очень рано. Как-то давно он играл с «Виртуозами Москвы» концерт в Кремле. Он был похож на такой толстый шар, выкатывающийся на сцену. Подростком он признавался в интервью, что выходит на сцену, как на футбол, и совсем не волнуется. Помню эти пухлые щеки, за которые его неудержимо хотелось потрепать. Тогда невозможно было представить, что из него вырастет красивый мужчина. А сейчас я при нем робею, подтягиваюсь, будто мне не сорок, а двадцать пять.

У Вадима широкая натура, он очень добрый. Я слышала от его приятелей, как он умеет дружить, как любит всех пригласить, угостить. Я знаю многих его друзей из старшего поколения, поскольку он тянется к людям старше себя. Вадим умеет красиво жить, красиво ухаживать за женщинами. Недавно он женился на своей подруге — красавице Кэролайн. Он галантен, любезен, очень элегантно одевается — с богемным, западным шиком (в стиле Средиземноморья, в лён и фланель) — и курит сигары, что мне тоже нравится. Выходя в Кольмаре по утрам к завтраку в отеле «Марешаль», я видела его, молодого человека с чуть седеющими висками, сидящего за чашечкой кофе и сигарой, и не могла никак свести воедино в своем сознании этот облик с обликом пухленького сибирского паренька.