Сейчас это кажется смешным, но тогда о знаменитых памперсах в Москве мало кто слышал, а учитывая, что советские граждане преследовались законом за покупки в магазинах «Березка», доступ к гениальному изобретению человечества — памперсам — был между сложным и абсолютно невозможным. Поэтому счастьем оказалось, что папа наш ездил за границу, и не один, а с оркестром! Закупив упаковок тридцать, мой муж рассовывал их всем «Виртуозам» — и на таможне складывалось впечатление, что весь оркестр состоит сплошь из отцов грудных детей.

Вторая наша дочь Татьяна родилась 19 апреля 1988 года на месяц раньше срока. Она и сейчас такая непоседа. Как всегда, вся жизнь у нас от концерта до концерта. Так и тогда, 18 апреля Володя прилетел в Москву, и я собиралась побыть с ним в блаженстве вдвоем неделю до очередных гастролей. Но поздно ночью ему пришлось везти меня в роддом. В дороге он взгрустнул: раньше срока, наверное, опять девка. Точно! Рано утром мне вручили маленький мой комок — вторую дочку, тихую, черноглазую и чернобровую, с тонкими чертами лица. Она была другая, не такая, как пышная белокожая Екатерина. Спиваков каждый день приходил к роддому и пытался языком мимики и жеста что-то мне объяснить, а я в окне пятого этажа ничего не понимала. В палате было человек двенадцать, потолок протекал, между кроватями сновала какая-то кошка, но оттуда, «с воли» запрещалось передавать что бы то ни было, даже носки — под страхом инфекции!

Как потом выяснилось, инфекция гуляла по роддому в виде всяческих «стафилококков» и без передач от родных, но — положено так положено. Как-то медсестра тихо мне сказала:

— Ой, нам так хочется на вашего мужа посмотреть, пусть придет в субботу, врачей после обеда не будет, мы вам устроим свидание на кухне. И девочку ему покажем.

В записке я назначила Володе свидание. Он пришел в субботу в белой рубашке, в длинном синем пальто, выбритый и надушенный. На больничной кухне пахло вареной капустой. Я предстала перед ним в стирано-латаном байковом больничном халате неопределенного цвета. Бледная, кое-как причесанная, в дырявых казенных тапочках и с завернутой в стручок методом жесткого пеленания Танькой на руках. По его взгляду я поняла, что такой он видит меня впервые и совершенно растерян. Настолько, что даже боится ко мне подойти. Свидание было недолгим. Писать письма и махать друг другу из окна романтичнее. По крайней мере, в тогдашних условиях наших роддомов. Но Бог любит троицу. И мне на роду, видимо, было написано иметь трех дочерей.

Как же я жалела, что в момент рождения третьей, Ани, Володя был на гастролях! Жалела на уровне чисто женского кокетства, потому что глубоко убеждена — есть минуты, в которые женщина должна быть одна. Роды — именно этот случай. Но зато после! Особенно в этот, третий раз. Аня родилась в Париже. Оказалось, что в роддом надо уходить со специальным чемоданчиком. Список его содержимого прилагается в женской консультации: две ночные рубашки, пеньюар, одежда для новорожденного, свои тапочки, белье, носки, туалетная вода, зеркальце, увлажняющий крем, мыло, шампунь, легкая косметика, крем для рук, расческа, заколка. Все это можно, нужно, необходимо брать с собой, чтобы чувствовать себя женщиной, а не животным. И инфекции вроде при этом не предвидится никакой! Так что, родив Аню, я часами могла заниматься своим туалетом. Но для кого? Только для любимых подруг, навещавших меня ежедневно. Также в палату забегали то фотограф, предлагавший снять новорожденную для первого фотоальбома, получаемого при выписке, то кинооператорша-частница, снимавшая на видео первый день жизни младенца под сладенькую музыку, то косметолог, готовая сделать маме маску, массаж, маникюр. Все это казалось мне сном и поражало грустным контрастом с моим предыдущим опытом деторождения в той далекой Москве восьмидесятых.

В тюрьму, в больницу или на необитаемый остров я возьму с собой томик стихов Анны Ахматовой. А лучше — полное собрание ее сочинений. А если можно, вообще все, что ею и о ней написано. Ахматова — это первое и самое сильное потрясение от поэзии. «Заболела» я ею лет в пятнадцать, и с тех пор болезнь эта приняла хроническую форму.

Еще в институте мечтала когда-нибудь прочитать ее «Реквием»: он тогда был опубликован полностью только на Западе. Мечта эта в общем-то сбылась, хотя не сразу и не в полной мере. Дело было так.

Созданный в 1986 году Фонд культуры СССР собрался организовать первый в истории современной России благотворительный концерт. Надо заметить, что понятие «благотворительность» было напрочь забыто в советские времена. Как тогда выяснил мой муж, даже слово «благотворительность» отсутствовало в толковых словарях. Программа первого благотворительного концерта рождалась на кухне за пирожками у Иветты Вороновой, секретаря Фонда культуры, основавшей впоследствии Фонд «Новые имена». Иветточка, как мы ее называли, обладает врожденным талантом PR-менеджера, способностью сводить нужных людей в нужное время. Итак, долгими вечерами Володя Васильев, Екатерина Максимова, Спиваков со мной и еще несколько человек продумывали, каким будет первый благотворительный концерт. Главная идея родилась сразу — «Премьера премьер», то есть все, что будет исполняться, — исполняется впервые в таком качестве.

Я предложила включить в программу концерта ахматовский «Реквием», только что опубликованный у нас. И для меня выбор актрисы был ясен с самого начала: Алла Демидова. Только она. Я подарила ей свою мечту от чистого сердца, хотя думаю, что Демидова до сих пор об этом не подозревает. Надо сказать, что у меня с ней никогда не складывалось дружеских отношений, порой даже казалось, что она меня избегает. В любом случае, мысли предложить себя в этот проект и возникнуть не могло. Будучи по натуре человеком очень в себе неуверенным, я бы в жизни не решилась на подобную наглость. К тому же в 1987 году моя актерская «карьера», начинавшаяся весьма стремительно в Армении еще до моего замужества, благополучно буксовала, и тогда уже я начинала задумываться, что писать в анкетной графе «профессия» — актриса или домохозяйка.

Итак, мы позвонили Демидовой, и она приняла идею «Реквиема» с восторгом. Композицию придумал Володя: это было очень удачное в смысловом и эмоциональном плане сочетание поэзии Ахматовой с кусками из Камерной симфонии Шостаковича (квартет «Памяти жертв фашизма и войны») и «Страстями по Матфею» Баха. В конце, когда Ахматова видит себя памятником: «И пусть с неподвижных и бронзовых век как слезы струится подтаявший снег, и голубь тюремный пусть гулит вдали, и тихо идут по Неве корабли», — вступала скрипка одиноким пронзительным голосом. Слезы у слушателей и музыкантов возникали как катарсис, как очищение.

«Реквием» стал одним из актерских триумфов Демидовой. Ее мощный драматический талант был оправлен, как дорогой камень, изумительным сопровождением оркестра и очень удачным костюмом — Василий Катанян подарил Алле костюм Лили Юрьевны Брик, сшитый Ивом Сен-Лораном. С «Реквиемом» Демидова потом часто выступала в концертах «Виртуозов» в России и на Западе.

Помню, через три месяца после землетрясения мы ездили с концертами в Ленинакан. Поездка эта врезалась в память настоящими, жизненными, а не театральными эмоциями. Знать о горе — одно, видеть его своими глазами совершенно другое. Когда-то «Виртуозы» выступали в Ленинакане, и об этом был снят очень красивый фильм: Володя на фаэтоне едет мимо фонтана, мальчик играет на зурне, сияет солнце. На этот раз режиссер с армянского телевидения придумала, что они смонтируют кадры современного приезда на развалины со счастливыми кадрами прошлого. По ее замыслу, Володя должен был выйти из автобуса со свечой и подойти к разрушенному фонтану. Как далек был этот постановочный эффект от реального накала страстей в тот момент! В разрушенный Ленинакан постоянно наведывались комиссии с членами правительства — приезжали, обещали и уезжали. Поэтому когда жители увидели черную «Волгу», на которой ехали Демидова, Образцова и Соткилава, они выскочили на площадь с камнями, крича: «Зачем вы приехали?» Кто-то объяснил, что это артисты и будет концерт. В ответ раздались крики: «Нам не нужно музыки, нам нужен хлеб, деньги и новые дома». Воинствующая, голодная толпа, живущая в вагонах…