На беломраморной плите бесшабашный писец выбил небрежную надпись и покрасил буквы такой краской, которая, при первом же ливне сошла. Зато навеки осталась запечатленная в камне правда:

«Намерения его были чисты и непорочны, и преданность Гармане беспредельна»

Это — слова почтенного эрата Горана, сказанные им совсем недавно в Народном Собрании.

Народ бурно приветствовал Гела Никора. Все жили предчувствием чего-то небывалого. Может быть, готовится новый поход на север — ведь не зря же Владетель отдал приказ о продолжении работ на верфи.

А Никор будто переродился после освобождения из плена. По обоюдному согласию с Лоэром он сделал кое-какие перестановки, смещения среди командиров, объявил дополнительные права и обязанности для гражданского населения, которые давали больше привилегий простолюдинам и в то же время налагали на них большую ответственность во время путешествия за море и там, на новой родине. После длительных споров он все же решил сказать народу правду о предстоящей катастрофе, но чтобы не возникло паники, отнес сроки бедствия на полтора года. По предложению Лоэра было создано присутствие по типу Народного Собрания Гарманы с таким расчетом, чтобы половина его отправилась с первой же партией переселенцев во главе с Никором, другая должна была оставаться с Лоэром до тех пор, пока не будет эвакуирован последний человек Юга.

Дни были так заполнены неотложными делами, что Лоэр не сумел как следует проститься с сестрой, взяв с нее, однако, обещание вывезти всех извир с Нераса не позже, чем через год — это было ей по силам. Аору он навестил лишь однажды. Ристер, пряча склоненное лицо в тени дикой шевелюры, обещал Лоэру поставить на ноги его жену по прошествии тридцати солнц, только пусть большой эрат не мешает делать ему свое дело да пореже присылает людей справляться о здоровье Аоры. А к концу излечения пусть доставит в его дом шамир — камень всех камней, — который чище душ человеческих и который умеет распознавать яды.

— Ей же принеси смарагд, — советовал Ристер, не поднимая головы и по-прежнему возясь в темном углу со своими травами. — От него светлеет сердце и отступает боль, а также не приходят тяжкие сны.

— Я исполню твою волю, эрат. — Лоэр встал, чтобы уйти.

— Погоди, большой эрат. Слыхал я, хочешь людей за море отправить. Дорога будет трудная. Дай каждому по зернышку сапфира: этот холодный камень друг путников. Положишь в рот — не будет мучить жажда и не явятся печальные мысли. К тому ж он делает ясной голову. А нет, так найди вериллия поболее — тот тоже благоволит путникам.

— Я принесу тебе, эрат, и сапфир, и вериллий.

— Мне не надо, я остаюсь тут.

— К чему бессмысленная смерть, эрат?

Ристер посопел немного, почесал в гриве и все также, не поднимая головы, сказал:

— Хочешь, оставайся с нами, большой эрат. Нас много. Беда скорее застигнет тех, кто уйдет на материк. А мы опустимся на дно моря.

— О чем ты говоришь, Ристер? Какое дно?

Ристер наконец оставил свои травы и неторопливо приблизился к Лоэру:

— Не думай, большой эрат, не спятил я. Я много лет работал вместе с лучшими учеными Гарманы у великого Фрета Антела и знаю, что к чему.

— Но как же ты помнишь, что работал у него? — с сомнением спросил Лоэр.

— Да так, — откровенно признался Ристер. — Я же не рептон. И, помогут боги, никогда не стану им. — Он вернулся в свой угол. — И вы тоже не рептон, Лоэр, знаю. Просто нам обоим удобнее в этой стране подстраиваться под рептонов… Ступайте, ступайте, эрат, вас ждут. А за жену не беспокойтесь…

Никора Лоэр нашел на берегу. Тот стоял на выступе скалы, неподвижный как изваяние, скрестив на груди руки и задумчиво глядя на четкую линию горизонта. А кругом кипела жизнь — люди готовились к небывалому в истории переселению. На побережье прибыла первая партия для отправки за море — с детьми, с тюками, с большими коваными сундуками. Распорядители проверяли размеры поклажи и пропускали завтрашних путешественников за ограждение в лагерь. Обе обширные бухты уже были заполнены кораблями с драконьими головами, над каждым реяли разноцветные флаги. Повсюду сновали воины в сверкающих шлемах и в плотных рубахах с нашитыми металлическими пластинами, женщины растерянно бегали следом: уже сколько времени, как их мужья и братья, занятые спешной работой, не могли ни поесть, ни передохнуть.

Из бухты долетала бодрая песня:

Научись знакам прибоя,

Если хочешь спрятать

Парусных коней в море.

Выжги знаки на веслах,

Вырежь их на мачте и на руле…

Лоэр остановился рядом с Никором. Тот почувствовал присутствие друга и со вздохом спросил:

— Где же будет наша новая родина, Лэр?

— Далеко, Владетель: в северо-восточной части Междуземного моря, рядом с Эрустой.

— Лэр много знает. Очень много. — Никор сосредоточенно разглаживал сморщенный лоб. — Трудно там будет без Лэра! А он нескоро придет на новую родину…

— Пусть не печалится Владетель, — отозвался Лоэр. — С ним отправятся верные люди и мудрые советчики. Только ему следует помнить, что и он и его подданные — гарманы, совсем недавно бывшие под покровительством примэрата.

— Владетель не забыл об этом, Лэр.

Приближался вечер. В обеих бухтах торопились закончить намеченную работу, чтобы поднять паруса и выйти в открытое море. Никор еще раз вздохнул и дал знак Лоэру идти с ним. В город они отправились пешком. Свита лениво брела следом, держа лошадей за поводья.

— Владетель не забыл об этом, Лэр, — повторил Никор. — Он даже начинает что-то вспоминать. Будто все было давно, тысячу лет назад… В неведомой, непонятной жизни… Он помнит радость и страх, помнит эрину, однако лицо ее… Нет! Все в тумане! Все пропадает снова!

— Зачем Владетель страдает? Очень скоро он все вспомнит и обретет желанное спокойствие. На новой родине гарманов он встретит Лэра не как первого советника и второго военачальника, а как друга, потому что старая испытанная дружба не может навсегда уйти из сердца.

— Да, да… Лэр истинный друг, теперь я знаю. — Никор опять задумался. — Так, значит, возле Сонов были не вражеские суда, Лэр?

— Это были корабли эрустов, Владетель. Они шли в Гизу, чтобы отвезти первую партию гарманов на новую родину, но ошиблись курсом.

— А все-таки люди добрые, Лэр!

— Добрые, Владетель. Люди родятся для добра. А зло — это болезнь.

Они шли медленно. Они хотели продлить эти мгновения, потому что завтра должны были расстаться.

Побережье кипело людским водоворотом. Больше там было провожающих или зевак, не могущих упустить случая поглазеть на путешественников и высказать несколько мудреных замечаний в адрес устроителей переселения. С рассветом со стороны Нераса подошло семь кораблей амазонок — в помощь народу Владетеля, спустя два часа бросили якоря на внешнем рейде двадцать пять судов из Рандона — тоже в помощь народу Владетеля… Лоэр разыскал Никора на стыке двух бухт. Тот стоял, прислонившись к постаменту статуи Рыбака, и в задумчивости дробил булыжником мраморную стопу ваяния.

— О, Лэр! — Никор обрадовался первому советнику. — Знает ли Лэр, что Владетель начинает понемногу вспоминать то, что было давно?

— Я рад этому. Но знает ли Владетель о кораблях, прибывших в дар его подданным?

— Да, Лэр, да. — Никор продолжал дробить ногу скульптуры. — Никогда не думал, что в людях может быть столько доброты.

— Они от всего сердца хотят помочь нам. Мы примем этот дар, а перед отправкой следующей партии вышлем амазонкам кораблей десять-пятнадцать?

— Лэр прав. У Лэра большая голова. — Никор снова взялся за булыжник. — Мы примем морских коней с великой благодарностью.

— Зачем владетель калечит эту красивую статую?

— Лэр недоволен? Все равно нашу землю проглотит море…

— Не надо, Владетель. Когда море уничтожает творение рук человеческих — одно дело, но когда человек сам губит созданную им красоту — это страшно.