Никор не мог оторваться от узкой щели, из глубины которой, будто черные зарницы, поблескивали цепкие пристальные глаза. Он не видел лица Синего Пустынника. Голова у того на была покрыта на манер странников тканью, охваченной обручем, только длинный шлейф не свисал за плечами, как обычно, а надежно закрывал лицо и шею.

— Прошу извинить за опоздание, эрат, — сказал незнакомец. Говорил он сдавленно, простуженным голосом. — И не бойтесь меня: для вас я не страшнее тени.

Он дал знак следовать за ним. Никор не сразу сдвинулся с места и потому с трудом нагнал его, широко и уверенно шагавшего по неровному полу. Они прошли в одно из дальних помещений подземелья — оно слабо освещалось через разлом, — незнакомец зажег скромный светильник и пригласил Никора сесть. Сам он тоже сел, медленно прислонившись к высокой спинке стула. Он был весь в синем: длинный широкий плащ, военная рубаха, перевязь и даже сандалии. Иного цвета был лишь панцирь из кожи антилопы. Да открытые руки — сильные и крепкие, как железо.

— Вы — Гел Никор, — сказал он, — начальник отряда суртского легиона?

— Да.

— Вот и отлично. Меня зовут Урс Латор. Я изменил место встречи: здесь безопаснее. А на улицу Красильщиков не ходите: за вами следят. Подозреваю, за домом эрата Гура тоже.

Появились четверо молчаливых людей, в том числе и старый Рам. Они принесли немного вина, немного холодной дичи с маниоком, фрукты и тут же исчезли за дверью. Рам вскоре вернулся, поставил на край стола что-то покрытое куском голубого шелка, и снова вышел.

— Прошу, — сказал Пустынник. — Мы живем скромно, но, думаю, вы не будете на нас в обиде.

Никор, еще не пришедший в себя, настороженно кивнул.

— Давайте к делу, эрат. — Латор подался вперед и сдернул с невидимого предмета голубой шелк. Под ним оказалась старинная чаша из лазурита, на которой была изображена большая лодка, летящая над верхушками пальм. — Так что просил передать мне воин вашего легиона?

Пытаясь точнее припомнить, Никор даже закрыл глаза:

— Он сказал: погода в Сурте становится хорошей, хотя изредка дуют восточные ветры. Медведь боится ночи и в страхе тянется к утренней заре. Бобры построили плотину, соединив два берега, и ждут большой воды.

— И это все?

— Все, эрат.

Урс Латор встал.

— Ешьте, прошу вас, — сказал он. — Я не принимаю участия только потому, что не могу открыть свое лицо.

Но Никор ни к чему не притронулся. Подождав немного, он оглянулся и увидел, что Пустынник стоит возле разлома, замерев, как статуя.

— Не смею отнимать ваше время, эрат, — покашляв, сказал Никор.

— Постойте. — Латор вернулся к столу. — Времени у меня действительно мало, но… мне бы хотелось поговорить о Сурте. Что там сейчас?

Никор слабо приподнял плечи:

— Не знаю, эрат. В этом трудно разобраться. Все живут в ожидании беды, сторонятся друг друга, в чем-то подозревают. Легионеры переходят на сторону суперата, светоносцы — на сторону Маса Хурта. Есть и такие, что совсем исчезают из города — их много: вроде хотят искать вас. Ходят слухи, будто у вас большое войско и будто называется оно Легионом Справедливости… Это правда, эрат?

— Что еще можно сказать о положении в Сурте? — вместо ответа спросил Пустынник.

— Больше ничего, эрат.

— Жаль. Ну, а как себя чувствуют гнофоры?

— По моему, теперь они сильны, как никогда раньше, эрат.

— Они могли бы представлять огромную силу, если б не разногласия. — Заметив удивление в глазах Никора, Урс Латор пояснил: — Разногласия между теми немногими гнофорами, которые жили в Стране, и, следовательно, также подвергались внушению Ремольта, и теми, которые до недавнего времени находились в изгнании.

— Что за разногласия, эрат?

Пустынник уселся на прежнее место.

— Их много, — сказал он. — Но не будем об этом. Главное сейчас то, что внушение Ремольта закончилось, и теперь от каждого гармана требуется решать все задачи самостоятельно — не так, как это выгодно гнофорам. Ремольт отучил нас думать, гнофоры хотят заставить нас мыслить по-своему.

— Вы не верите им, эрат?

Урс Латор ответил не сразу. Глаза в темной щели точно погасли.

— Отвлечемся немного, — сказал он наконец. — Вы хорошо знаете нашу историю от Ремольта?

— Да, эрат.

— И видите те перемены, которые произошли?

— Н-не знаю…

— А они огромны, Никор! Если при первых примэратах все владели всем, все были равны, то теперь — ничего похожего. Мы утопаем в роскоши, не созрев для этого ни умом, ни сердцем. Землепашество в деревне и труд в городе, способствовавшие сохранению простоты нравов, теперь являются уделом рабов и небольшой части самих гарманов, таких же обездоленных, как и рабы. Любовь к отечеству, ревность к общественному благу истощились пороками гарманов. Мы ныне заражены ими, они душат нас. Страной управляют неправосудные, мздоимные вельможи, которые, пользуясь властью, нарушают законы и похищают достояние народа…

О, если бы богатство было человеком, я бы убил его! Разве ложка чувствует вкус каши?.. Мы построили себе сказочное окружение не благодаря своему умственному развитию, а подчиняясь воле Ремольта, и поэтому не сумели как следует наладить свою жизнь, сохранить непритязательность предков и тем упрочить дни радости. Обычные труженики — уже не простые труженики, а хозяева рабов и скоро роскошь также омрачит им голову и оледенит сердце, ибо довольство и богатство, не уравненные с духовной культурой, подавляют добрые чувства, делают человека черствым и недоступным для тех, кто нуждается в помощи.

Восстание рабов на юге Гарманы — доказательство нашей слабости и обреченности рабовладения. Было время, когда мы с радостью передавали наши достижения заморским друзьям, государства эти потянулись к культуре и знаниям, но ведь все, решительно все гарманское они перенять не могли, иначе лишились бы своей самобытности, как, может быть, ее лишились мы из-за вмешательства Ремольта… По-видимому, существуют такие законы жизни, которые сильнее любого принуждения. Вот почему, наверно, остались у нас от предков мечи, копья, луки со стрелами, кое-что из старой, удобной одежды. Роза не согласится стать дубом, хотя он и ближе к солнцу.

— Ремольт был создателем, — тихо, как бы самому себе, сказал Никор. Но Урс Латор услышал его.

— Да, — тут же отозвался он, — однако Ремольт создал из нас верхохватов, которые назавтра позабудут все, что знали сегодня. Не забудем, пожалуй, только богов и злых духов, подкинутых нам для того, чтобы видеть разницу между добром и злом.

— Вы против богов, эрат?

— Думаю, человек сначала должен поблуждать в религиозном тумане, перебеситься в войнах, прежде чем дорасти умом до высокой культуры и великих знаний. Конечно, слепая вера притормозит всеобщее движение, но знания все равно будут расти и шириться, ибо никакими цепями не удержать ход времени… Жаль только: время это пробежит мимо, пока мы будем бороться с нашим несчастьем.

— И что же нас ждет? — осторожно спросил Никор. Синий Пустынник склонился над столом, потом, взявшись за голову, отошел к разлому в верхней части стены.

— Ничего, — сказал он наконец слабым голосом, — если люди стойко перенесут выпавшие на их долю испытания.

— В последнее время я стал замечать раздражительность, непонимание простых вещей, частую головную боль… Это начало?

— Да. Но все скоро пройдет, все войдет в норму. Главное — не поддаваться тому, что будет тянуть назад. Хотя наиболее слабые поддадутся, Никор. Среди них будут ученые и гнофоры, будут великолепные мастера, ремесленники, ваятели, землепашцы… Они забудут, что знали благодаря внушению, и мы не сможем восстановить их достижения… Они или другие, не сумевшие противостоять падению, могут уничтожить великие завоевания культуры, и потому необходимо завоевания сберечь для будущих поколений. От нас потребуется много усилий и много терпения… Однако вы, кажется безучастны к моему зову, эрат?