У него в животе возникло странное ощущение. Оно казалось смутно знакомым, словно он испытывал подобное чувство когда-то очень давно. Звуки вырвались изнутри, словно из земли пробился артезианский источник – сдавленные, надтреснутые, неуверенные. Но они продолжали звучать и становились громче.

Это был смех! Искренний, настоящий смех, который сотряс седло и заставил коня шарахнуться. Смех! Ренье не смеялся так с тех пор, как… Он не мог вспомнить, когда именно так смеялся.

Сорча захихикала, и этот радостный звук заставил птиц закружиться, а кроликов – высунуть мордочки из подземных норок.

Ренье встретился с ней взглядом – и снова захохотал.

– Если мне когда-нибудь удастся… собрать всех мужчин Европы вместе, я разрешу тебе… купить стол, – сказал он сквозь смех.

– Я напомню тебе о твоем обещании.

Наконец он успокоился, вытер слезы и сказал:

– Я не смеялся так уже много лет.

– Не думала, что ты наделен чувством юмора.

Он и сам был этим удивлен. Но еще более удивительной была мысль о том, что Сорча рассмешила его нарочно. Это была совсем не та Сорча, которую он знал мальчишкой. Тогда кем же она была?

– Ты только посмотри на эту дорогу, Арну! Она настолько широкая, что по ней рядом могут ехать двое. – Она повела рукой вокруг. – Посмотри на эту местность! Горы остаются позади, а мы возвращаемся к цивилизации. Когда доедем до Эдинбурга, у нас больше не будет возможности быть вместе.

Ох, нет! Опять! Боже правый, она ведь не пытается снова его соблазнить?

Но она пыталась сделать именно это. И Ренье уже было не до юмора.

– Если тебе что-нибудь втемяшится в голову, ты не отступишься.

Он снова послал своего коня вперед.

Она продолжала ехать рядом с ним, сидя в седле по-мужски. Конь двигался между ее бедрами так плавно, как это делал бы Ренье, если бы… Проклятие! Надо прогнать эти мысли, иначе он кончит. Стараться не думать о том, как он будет укладывать ее к себе в постель и раздевать. Не представлять себе ее округлые формы, белую грудь с веснушками, бледно-персиковые соски и огненные завитки внизу живота, которые приглашали мужчину прикоснуться к ним и, вспыхнув, превратиться в угли.

Судя по той боли, которую Ренье сейчас испытывал, он действительно получил ожог. Он прикоснулся к ней – и их обоих охватило пламя. Ее изумленное, потрясенное, полное страсти лицо подвигло его на еще больший накал пылкости – и глупости.

Только серебряный крест, который она носила на шее, остановил его. Он обжег ему ладонь, и, уставившись на него, Ренье вспомнил, что видел его свечение в самый мрачный момент своей жизни.

– Бабушка всегда говорила мне, что я должна ловить удобный момент.

Сорча сжала кулак, словно ловила что-то. Ловила так выразительно, что Ренье содрогнулся.

– Сомневаюсь, что твоя бабушка имела в виду меня.

– Нет, она говорила обо мне, а я знаю, что нельзя упускать представившуюся возможность. Если бы ты позволил мне поиграть на твоей дудке…

– Может, хватит об этом трещать? – одернул он Сорчу.

Нижняя губа у Сорчи задрожала, а глаза наполнились слезами.

Он почувствовал себя мерзавцем и стал объяснять ей то, чего не стал бы объяснять ни одной женщине на свете.

– Я хотел сказать, что когда ты говоришь об этом, мои интимные части становятся твердыми.

Вытянув шею, она посмотрела на его вздувшиеся штаны:

– Твердыми?

– Да.

Он старался не смотреть на Сорчу, опасаясь, что не выдержит, выпрыгнет из седла и бросится на нее.

А она, конечно, отреагировала со свойственной ей искренней любознательностью.

– Неутоленное желание причиняет мне боль, – добавил он.

Сорча фыркнула.

– Я могу избавить тебя от боли, если…

Он поднял руку, призывая ее замолчать.

– Но если бы я это сделала, – не унималась девушка, – ты бы сейчас ехал совершенно спокойно.

– Нет, мне одного раза мало.

– Правда? – обрадовалась Сорча.

– Утром, днем и ночью, милая моя. Утром, днем и ночью.

– Тогда я рада, что мы едем на постоялый двор. Мы проведем ночь вместе.

Именно на это и рассчитывал Ренье, однако заскрипел зубами, услышав ее жизнерадостное предложение.

– Нам надо воспользоваться возможностью насладиться друг другом.

Казалось, Сорчу совершенно не тревожит пристойность. Она готова отдаться мужчине, которого считала порядочным и добрым. Она не испытывала горя из-за смерти Ренье.

Но что тут было плохого? Ведь прежде его нисколько не интересовало то, что она о нем думает! А теперь ее равнодушие вызывало у него досаду.

– А как же твой принц? – Поймав на себе ее изумленный взгляд, Ренье понял, что сорвался на крик. Роль глуповатого Арну давалась ему все труднее и труднее. – Я хотел сказать… ты ведь должна думать о своем принце.

– О каком принце? О том, за которого мне придется выйти замуж? – Она пожала плечами. – Я даже не знаю, кто это, и меня это не интересует. Очень может быть, что он испортит мне жизнь.

– Я имел в виду принца, с которым ты была помолвлена.

«Как же Ренье? Скажи мне, как ты относилась к Ренье».

– А! Ты о нем. Ренье никогда не был предметом моих девичьих грез.

Выманивая у нее ответы таким нечестным способом, он почти наверняка должен был услышать нелестные высказывания в свой адрес, но любопытство взяло верх.

– Вы же вместе росли. Когда он погиб, разве ты не плакала?

Она обогнала Ренье. Ее спина и шея были напряженно выпрямлены, Сорча долго молчала, и Ренье решил, что она не хочет открывать низкородному Арну интимные тайны своей жизни.

Наконец Сорча вернулась и теперь ехала рядом с ним.

– Какое-то время было так много горя! – едва слышно проговорила она. – Меня отправили в изгнание одну. Мои сестры попали в другие места. Отец погиб в бою. Бабушка чуть было не потеряла контроль над страной, а все мои связи с Бомонтанью были разорваны. Смерть Ренье была… Конечно, мне было его жаль. Но моя привязанность к нему осталась в далеком прошлом, мы оба были еще детьми. Я не восхищалась им как юношей, а он вообще меня не замечал. Так что смерть Ренье явилась еще одним ударом в том страшном году.

Ренье поразило, что Сорча говорит так спокойно. Ее отец, ее страна, ее одиночество она воспринимала лишь как испытания, через которые ей суждено пройти. Неужели Сорча не чувствовала боли?

Но в этот момент девушка смахнула слезинку со щеки.

О, теперь он вспомнил! В Бомонтани жила бабушка с ее бесконечными правилами. Она тщательно натаскивала Сорчу. «Принцесса не рыдает и не плачет. Принцесса всегда сохраняет достоинство, потому что никогда не знает, кто наблюдает за ней в этот момент, желая научиться правильно себя вести». Сорча могла нарушить некоторые из запретов бабушки, но не все сразу.

– И как ты пережила тот год?

– Я сохраняла достоинство, конечно, но порой мне хотелось… хотелось выразить свои чувства в… в…

Она не могла найти нужных слов. И потому он сделал это за нее:

– В громком вопле?

Она устремила на него округлившиеся глаза, в которых отражалось потрясение.

– Да. Наверное, мне хотелось завопить.

Час назад она лежала у него в объятиях, обнаженная, и высказывала свои требования, не заботясь о своем положении и благопристойности. А сейчас с трудом могла выразить свое желание дать выход печали.

Сорча казалась такой открытой и непосредственной, но за этим простым фасадом скрывала характер, выкованный в огне горя и одиночества.

Сорча завораживала его.

А это опасно: из-за последней женщины, которая ею завораживала, он чуть было не погиб.

Он поступает правильно, пытаясь выведать все тайны Сорчи. Он собирается уложить ее в постель. Очень скоро она станет для него просто еще одной женщиной. И конечно, его королевой.

– А почему бы тебе не завопить сейчас? – предложил он.

– Здесь? – Сорча внимательно осмотрелась. – На дороге?

– А почему бы и нет? Здесь никто тебя не услышит, кроме меня, а я никому не стану рассказывать.