– Будь так добр, скажи мне, где она?

Бадди смотрел на своего мучителя мутным от боли взглядом.

Он ничего не мог поделать с пальцами. Боль не утихала, наоборот – нарастала с каждой секундой. Сквозь слезы он взглянул на свои окровавленные пальцы.

– Пожалуйста, – прошептал Бадди, – не трогайте мои пальцы...

– Беспокоишься о пальцах? "Доктор, а когда я выздоровлю, я действительно смогу делать все, что угодно? Да? И даже играть на пианино? Замечательно! Я никогда раньше не играл на пианино!" – Мужчина беззаботно засмеялся. Потом похлопал Бадди по щеке. – Смешно, правда? Однако не вижу улыбки на твоем лице. Я люблю, когда люди смеются над моими шутками.

Бадди попробовал растянуть губы в улыбке, но у него не было сил.

Мужчина перестал улыбаться и серьезным тоном произнес:

– Я не собираюсь трогать твои пальцы, Бадди. Не хочу, чтобы ты потерял сознание, когда боль усилится. Мне надо, чтобы ты соображал. Так что попробуем другой способ.

Он вытащил из кармана длинный широкий нож.

– Я намерен провести хирургическую операцию, Бадди.

Ничего особенного. Удаление некоторых ненужных органов.

Таких, которые не жалко было бы потерять.

Мужчина так близко склонился к Бадди, что уткнулся носом в его лицо.

– Я не стану больше надоедать тебе вопросами. Ты и так знаешь, что мне нужно. Когда захочешь, чтобы я остановился, – начинай рассказывать.

Он нагнулся и стал расстегивать брюки Бадди.

– Так, посмотрим, с чего начать.

Бадди судорожно зарыдал, всхлипывая, давая выход злобе и отчаянию. Он похолодел от страха и никак не мог сдержать бившую его дрожь. Ужас сковал все его тело. Но теперь не боль страшила Бадди, хотя она не стихала ни на мгновение.

Просто он уже точно знал, что не сможет молчать, и именно это пугало его больше всего.

В изумлении и растерянности Бен бродил по своей квартире.

Все, что можно было сломать, перебить или испортить, – было сломано, перебито и испорчено. Осколки плексигласа от его стереосистемы валялись по всему полу. Обивка софы приобрела новый рисунок из замысловатого переплетения порезов разной длины. Клавиши пианино торчали в разные стороны, словно сломанные пальцы. Что за сволочь похозяйничала здесь?

Спальня и кухня находились в том же состоянии. Особенно неприглядно смотрелась кухня – обилие многочисленных мелких предметов давало больше возможностей для создания хаоса.

Но, несмотря на царивший везде разгром, Бен заметил некоторые детали, указывающие на то, что в квартире все-таки что-то искали: ящики стола оказались выдвинуты, папки опустошены.

Но если это и был обыск, то закончился он явным предупреждением.

Бен хлопнул себя по лбу: "Жизель!"

– Жизель! Лапочка! – позвал он. – Иди сюда, киска!

Ответа не последовало.

– Кис, кис, кис. Иди сюда. Папа пришел.

Он подождал, надеясь услышать хоть какой-нибудь шорох.

Ничего.

Сердце болезненно заныло. Бедная киска. Бен снова обошел квартиру, разгребая груды книг, обломки проигрывателя. Может, ее завалило чем-нибудь? Что, если она придавлена и не может выбраться?

Он подождал еще какое-то время, но не пришел к окончательному заключению. И вдруг Бен понял, как проверить, жива ли кошка. Он бросился в кухню, в два шага проскочив разгромленный кабинет, и, схватив банку любимого лакомства Жизели, открыл ее.

Аромат кошачьих консервов наполнил квартиру. Обычно Жизель крутилась возле ног хозяина уже тогда, когда он только начинал открывать банку. Бен прошелся с консервами по кухне, не веря очевидному, стараясь убедить себя, что просто надо еще подождать...

Жизели не было.

Бен сунул банку в холодильник и неумело смахнул набежавшую слезу. Он никак не мог поверить, не хотел поверить...

И вдруг послышался какой-то звук. Очень тихий и неясный, доносившийся непонятно откуда. Что это?

Бен замер, стараясь определить направление звука. Откуда же он идет?

Повернувшись к раковине, Бен поднял голову и посмотрел на окно, расположенное как раз над ней. То самое разбитое окно, которое он видел с улицы.

Он забрался на раковину и просунул голову в окно, стараясь не обрезаться о торчавшие по бокам осколки стекла. К окну узким бордюром подходил выступ крыши. Вцепившись в бордюр всеми четырьмя лапами, распластавшись, чтобы не упасть, на Бена испуганно смотрела оттуда огромная черная кошка – Жизель!

Обмотав руку полотенцем, Бен вытащил куски стекла и снова высунулся в окно.

– Жизель! Это я!

Кошка медленно приподняла мордочку над лапами. Она была страшно напугана, но не настолько, чтобы не узнать своего хозяина. Поняв, что опасность миновала, Жизель осторожно поползла к окну.

Как только кошка оказалась на расстоянии вытянутой руки от Бена, он схватил ее и спрыгнул вместе с ней на пол кухни.

– Ах ты, глупая киска! Хотела убежать? – Он прижал черный дрожащий комок к груди. – Ну что за глупая киска.

Жизель замурлыкала и, успокоившись, перебралась на плечо Бена. Но стоило ему достать из холодильника банку кошачьих консервов и поставить ее на пол, как кошка сразу спрыгнула с его плеча и с жадностью накинулась на еду.

Бен блаженно улыбался. Впрочем, эта идиллическая сценка не мешала ему продолжать думать о том, что произошло в его доме, почему...

И когда.

Должно быть, днем. В другое время невозможно. В доме жило слишком много людей, и все они вечером возвращаются домой. Кто-нибудь обязательно услышал бы и вмешался.

Но если некто побывал здесь днем...

Миссис Мармелстейн должна быть в курсе происшедшего.

Бен запер Жизель в спальне, чтобы она снова не убежала, и, опустившись по лестнице, постучал в дверь своей домовладелицы.

Никто не ответил.

Он постучал снова. Неожиданно дверь открылась сама собой. Видимо, она не была закрыта на замок.

Бен осторожно вошел внутрь. Этот сукин сын, этот гнусный сукин сын, неужели он сделал что-то с миссис Мармелстейн?

Из спальни до Бена донеслись звуки... Поль Гарвей?

– Миссис Мармелстейн? Это Бен Кинкейд!

Звуки радио смолкли. Бен знал, что миссис Мармелстейн оставляет радио, включенным на всю ночь – не потому, что это помогает ей уснуть, а так, для компании. Послышались глухие шаги по ковру, и несколько секунд спустя голова миссис Мармелстейн показалась в дверном проеме спальни. Очевидно, домовладелица только что проснулась.

– Вы здесь больше не живете, Кинкейд.

– Что? – Бен ничего не понимал. – В чем дело?

– В чем дело? Дело в том, что вчера у меня был самый отвратительный день за всю мою жизнь. – Миссис Мармелстейн вышла в прихожую, кутаясь в розовую шерстяную кофту. – Странно еще, что мне вообще удалось уснуть.

– Не понимаю, что случилось?

– Ах, он не понимает. Можно подумать, он и правда ни при чем. Хватит притворяться, Кинкейд. Я слышала, что вы вчера тут устроили.

– Вы слышали? И не вызвали полицию?

– Хм. Насколько я понимаю, вы и так были с полицейским.

Наверное, с тем вашим другом-хулиганом. Боже, что вы там устроили? Ломали мебель! Думаете, я не знаю, что вы делали?

У меня не такой плохой слух, как вам кажется...

– Миссис Мармелстейн, все было не так. Кто-то... – Бен оборвал себя на полуслове. Пожалуй, будет лучше, если домовладелица останется при своем заблуждении. Пусть думает, что это Бен учинил пьяный дебош, – так будет спокойнее, чем если она узнает, что ее дом посетил преступник.

– Я слышала визг и звон. Без сомнения, вы приводили каких-то девиц. – Миссис Мармелстейн глубоко вздохнула. – Конечно, ничего удивительного.

Визг? Должно быть, Жизель, бедняжка. Наверное, она не особенно радушно встретила нежданных гостей.

– Я много раз предупреждала вас, что не потерплю аморального поведения в моем доме. Сожалею, Бен. Но должна отказать вам в квартире, хотя не знаю, как буду без вас справляться с делами. Но все же прошу вас немедленно выехать.