Бревин замолчал, и Гвоздев, воспользовавшись этим, еще раз добросовестно осмотрел берег рядом с лодкой, подбирая с песка мелкие клочки пакета, хлебные крошки и кусочки колбасы, которые выпали изо рта Бревина.
– Саркисян сказал, чтобы вы обязательно прихватили с собой рацию, одеяло и тесак, чтобы они всегда были в кадре.
Бревин вздохнул и опустил руку на плечо Гвоздеву:
– Только не в обиду: ты молодой, тебе легче! Сгоняй наверх, пожалуйста. Около березки найдешь все это барахло. А мне переваривать хавку надо… Ой, блин, икота замучила!
Через несколько минут, погрузив немногочисленные вещи Бревина, Гвоздев столкнул лодку на воду и сел за весла. Он поплыл к детскому лагерю, где взял лодку напрокат, ориентируясь по двум фонарям, освещающим огороженный забором пляж.
Бревин, развалясь на кормовой скамейке, копался в пакете со своими вещами, любуясь то зубной щеткой, то мыльницей, то мобильным телефоном.
– Сладенькая ты моя! – говорил Бревин, целуя трубку. – Ритке, что ли, позвонить?.. Сколько уже натикало? Второй час? Сейчас я эту сучку разбужу!
Он начал набирать номер, но палец все время попадал мимо нужной клавиши.
– Вот черт! Ты представляешь, совсем разучился пользоваться мобилой!.. Ну и черт с ней, с Риткой, пусть дрыхнет!
Потом он извлек барсетку, открыл ее и выудил оттуда стопку купюр.
– Ах, какой запах! Какой запах! – восторгался он, поднеся купюры к лицу. – Никогда раньше не замечал, как пахнут баксы!.. Будь проклята неволя! Да здравствует свобода!.. Но ты признайся, братишка: когда-нибудь, хоть раз в жизни, ты на голой земле в лесу ночевал?
– Нет, ни разу.
– То-то! Считай, что жизни не знаешь…
Лодка подплыла к причалу лагеря. В бледном свете фонаря можно было различить переодевалки на пляже, зонтики, песочницы и ряд зеленых дощатых домиков. Гвоздев помог Бревину выбраться из лодки и пошел по главной аллее к воротам. На стоянке у административного корпуса стояла забрызганная грязью «девятка».
– Теперь запоминайте, – сказал Гвоздев, открыв машину и предложив Бревину сесть за руль. – Проедете по этой дороге километр и свернете налево. Там будет дачный поселок. Найдете гостиницу «Охотник». Администратору скажете, что Гвоздев забронировал и оплатил для вас номер «люкс». Заселяйтесь, отсыпайтесь, а завтра в половине двенадцатого мы с оператором за вами заедем. Только, пожалуйста, не брейтесь!
– Ну да! Конечно! – развеселился Бревин. – А то будет прикол, да? Три дня ходил бородатым, а на четвертый вдруг оказался бритым!
– А самое главное – поменьше гуляйте по поселку. Мало ли, вдруг попадете на глаза спасателю! Этот сразу поднимет шум.
– Кто поднимет шум? – скривился Бревин. – Врач, что ли? А что, у вас не хватает сил поставить его на место? Могу помочь…
– Пока не надо, – отмахнулся Гвоздев. – И последнее: Саркисян просил передать, что деньги, которые вы ему должны, подготовьте к завтрашнему вечеру. Он сам заедет к вам в четыре часа.
– Без базара, командир! – по-деловому произнес Бревин. – Завтра утром я позвоню своим браткам, и они уже к обеду подвезут всю сумму.
– Договорились, – кивнул Гвоздев.
– Слушай! – вдруг осенило Бревина. – А почему бы нам не завалиться сейчас в какой-нибудь ночной кабак? По такому случаю я угощаю! Прихватим с собой девочек, устроим релаксацию по полной программе!
В другой обстановке Гвоздев согласился бы на столь заманчивое предложение, не задумываясь. А сейчас он спешил на базу, где его с нетерпением ждал Саркисян. Гвоздев вздохнул и отказался.
– Напрасно, напрасно, – сказал Бревин, запуская мотор машины. – А я отвяжусь на всю катушку. Заслужил! Так, да?
Гвоздев кивнул и пожал Бревину руку, которую тот подал через окно.
Глава 17
Отсюда и никуда
Ворохтин проснулся так, словно рядом с ним взорвалась граната. Он вскочил и ударился темечком о потолок кабины. Сотовый телефон, покачиваясь на шнурке у окна, насвистывал болеро Равеля. Потирая ушибленную голову, Ворохтин схватил телефон:
– Слушаю!
– Это я! – раздался безжизненный голос Эли. – Я уже в Ницце. Такой миленький отельчик! Балкон, вид на Лазурный берег…
– Извини, я сейчас на совещании у министра! – ответил Ворохтин, отключил телефон и посмотрел на часы. Без четверти десять!
Он вылетел из машины с такой скоростью, словно «Скорая» везла его в психушку. Опоздал! Главное действо, развернутое на берегу, уже подходило к концу. Машина с глухим металлическим фургоном и красным крестом на борту задним ходом въезжала на причал. Четверо мужчин выгружали из пришвартованной моторки завернутое в одеяло тело Лены. Центр этого кадра занимал Саркисян. Он медленно шел на камеру и с глубокой скорбью в голосе говорил в микрофон:
– …Сегодня ночью осиротел Первый остров. Игра снова демонстрирует свой крутой нрав, снова убеждает в своей жестокости и беспощадности. Она не выбирает себе жертву. Комок в горле застревает от той мысли, что трагическая случайность, досадная нелепость лишили жизни единственную женщину, осмелившуюся бросить вызов природе… И я обнажаю голову и склоняюсь перед мужеством этой хрупкой женщины…
Сегодня Саркисян был явно в ударе и даже выдавил из своих глаз слезы. Дождавшись, когда Чекота выключит камеру, он надел кепку и снова превратился в главного режиссера и автора программы, энергия которого хлестала через край, словно лава из жерла извергающегося вулкана.
– Снимаем погрузку тела в фургон! Крупным планом показать руку, выглядывающую из-под простыни. Еще крупнее – кольцо и облупившийся на ногтях лак… Пожалуйста, всем покинуть причал!
Последняя команда относилась и к Ворохтину, который стремительной походкой шел прямо на Саркисяна. Едва не сбив его с ног, Ворохтин схватил главного режиссера за воротник куртки.
– Ты когда прекратишь кощунствовать?! – не в силах сдержаться, крикнул Ворохтин. – Почему ты разрешил вывезти тело с острова?! Где милиция?!
– Ты чего разорался? – подчеркнуто спокойно произнес Саркисян, часто моргая, отчего его пушистые ресницы качались, словно опахало. – Никто не кощунствует. Мы глубоко скорбим, и миллионы зрителей вместе с нами. А милиция уже давно здесь!
Он улыбнулся и кивнул на берег. За пластиковым столом, на который падала тень от большого красного зонта с надписью «Робинзонада», завтракали два молодых человека в милицейской форме. Бутылка армянского коньяка торчала посреди стола, словно гора Арарат. За горками зелени невозможно было увидеть стаканы. У мангала, источающего ароматный дымок, суетился Гвоздев. Видать, шашлыки уже подоспели, и студент снял с жара четыре тяжелых шампура. Стараясь не задеть раскаленными пиками дорогих гостей, он аккуратно и торжественно разложил угощение по тарелкам, присыпал колечками сырого лука и полил сверху кетчупом.
– Кстати, они интересовались тобой, – с каким-то скрытым смыслом произнес Саркисян и, казалось, вмиг забыл про Ворохтина. – Все готовы? Мотор! Начали!
«Если интересовались, значит, легче будет начать разговор!» – подумал Ворохтин и направился к милиционерам. Подойдя, он представился. Они, видно, ждали его и немедля проявили настораживающее радушие. Один из них, старший лейтенант, кивнул и придвинул стул, приглашая Ворохтина сесть за стол, а другой, сержант, щелкнул пальцами, призывая Гвоздева обслужить гостя, как положено.
Торопливо жуя, чтобы не испытывать помех в предстоящем разговоре, старлей наполнил до половины стакан, стоящий перед Ворохтиным, и предложил тост: «За общее дело!» Милиционеры выпили, будто не замечая, что Ворохтин к стакану не притронулся. Гвоздев с иезуитской улыбкой подал Ворохтину тарелку с шашлыком.
– Мы сотрудники местного РОВД, – сказал старший лейтенант, хитроумно сплетая пучок зелени. – Моя фамилия Зубов. Саркисян сказал, что ты первым обнаружил труп женщины и в связи с этим высказал беспокойство.
Ворохтин подтвердил. Сержант, орудуя во рту зубочисткой, сокрушенно покачал головой и произнес: «Жестокая игра! Жестокая…» Он уже насытился и расслабленно откинулся на спинку стула. Зубов, проворно работая ножом и вилкой, отчего не мог поднять взгляда, спросил:
