Когда в середине 80-х со скоростью тропической пандемии стала расти популярность песни «На недельку, до второго», на тенистых аллеях и узких тропах Комарово стали появляться группы граждан нехарактерного для этих мест вида. Это были первые комаровские туристы. До того мифология локуса носила, так сказать, сегментовый характер - потребителем и движителем ее выступали агенты одного узкого сегмента. У окружающих Комарово с двух сторон Репина и Зеленогорска (Куоккала и Териоки, соответственно) за столетие сформировалась гордая стать всенародных культурных символов. Туда возили на экскурсии пациентов близлежащих санаториев. Там - громкие имена, патентованные «легенды и мифы», атрибуты интенсивной духовности. В Куоккале - музей художника Репина, «за этим столом собирался весь цвет…» Свет нынешний собирается за другим столом - в ресторане с двусмысленно-бордовой неоновой вывеской «Шаляпин». В Териоках музеев не было, ресторанов нет и сейчас, но есть «достопримечательности», обозначенные грязно-серыми мемориальными досками с золотыми буквами. Комарову до известного момента не доставалось ничего. Оно, конечно, тоже было символом, но вот таким, промежуточным, для посвященных. Конечно же, эта обособленность придавала месту манящий шарм. Немногие знали, какая там разлита духовность, но уж те, что знали, могли уверенно чувствовать себя причастными к миру всего высокого и прекрасного. И вдруг, пожалуйста, понаехали целые толпы в поисках Игоря Скляра. Нет, здесь привыкли к более изысканной публике.

Первым местным дачником музейного уровня считается художник из круга передвижников Иван Владимиров. Он старательно запечатлевал пейзажи Келомякк (так Комарово называлось до 1948 года), составил подробный план местности, на котором педантично указал не только расположение дачных строений, но и имена их владельцев. То есть принес много пользы пытливым современным краеведам. Однако главная особенность его натуры - артистический авантюризм. В историю он вошел как своего рода предтеча Черубины де Габриак. Дело в том, что Владимиров предложил свои полотна на первую выставку «Мира искусства», где их решительно отвергли за топорный реализм. Художник обиделся и задумал коварную месть. Вернувшись в свои Келломяки, он принялся писать те же пейзажи, но имитируя манеру ненавистных модернистов. Готовую продукцию он под финским псевдонимом подал на следующую выставку. Мирискусники пришли в восторг, Александр Бенуа в письме выражал чухонскому единомышленнику горячую поддержку. Не успела выставка закрыться, как Владимиров эффектно сбросил маску, рассказав в интервью «Биржевым ведомостям» о своем предприятии. Случился афронт. Бенуа потребовал, чтобы Владимиров немедленно забирал свою писанину и больше никогда ее не показывал, однако тут же выяснилось, что вся она продана без остатка в отличие от работ других участников выставки. Но совершенно неожиданно в эстетическом сознании Ивана Владимирова вся эта история сделала революционный переворот. Суровый реалист действительно превратился в манерного новатора - импрессиониста, сезаниста, кубиста и пуантилиста одновременно. В этой немыслимой стилистике и выдержаны все поздние работы Владимирова. На них, как правило, изображены те же Келомякки. И в этом образе - изнасилованном стихийным творческим методом - как-то невольно выражено предчувствие судьбы селения.

Сегодня здесь действует музей, при входе в который висит обращение к посетителю: «Экспозиция строится принципиально демократично, таким был и является поселок. Равновелики для его истории Д. Шостакович, А. Ахматова, В. Соловьев-Седой, Н. Черкасов, Г. Козинцев, Е. Шварц, Д. Лихачев, И. Бродский». Великодушно. Но не то чтобы последовательно. Видал этот поселок и других равновеликих. Для истории они, пожалуй, будут и более показательны.

Молва оповещает, что в конце сороковых поселок был подарен самим Сталиным (это крайне проблематично, но легенде все равно) советским писателям и академическим работникам. Межа прошла по железнодорожному полотну, справа - художники слова, слева - ученые мужи. Писатели полагали, что надо приложить все силы и отхватить участок среди ученых, а последние, толкаясь локтями, стремились попасть в окружение писателей. Это смешение народов вполне удалось. Один мемуарист, скажем, отмечал, что ежедневно прогуливался «мимо стоящих рядом дач черносотенного хирурга Федора Углова и черносотенного писателя Ивана Неручева».

Места для всех, однако, не хватало. В семидесятые годы дачи стали втискивать в какие-то случайно оставшиеся промежутки и углы. Некий почтенный литератор испугался, что в небольшой пробел между его участком и крутым обрывом поселят одного из страждущих собратьев, и рассудил, что там необходимо немедленно установить какой-нибудь памятник, но не мог решить кому именно - Ленину или Горькому. Исполком против памятника как такового аргументов не находил, но тоже затруднялся с кандидатурой. Время поджимало, и литератор, на собственные трудовые сбережения, заказал бетонный постамент. Его можно видеть и в наши дни. Угадывается там и разметка для надписей - «Вождю пролетариата» и «Великому пролетарскому писателю-Буревестнику». Наследники дачевладельца, правда, решили проблему пустующего «строительного пятна» в обычаях текущего момента - переместили к обрыву забор, и на этом успокоились.

Другая многозначительная достопримечательность Комарово - так называемый Дом творчества. Многие обладатели членского билета Союза писателей СССР могли бы сказать о себе словами прозаика Лепковича: «Здесь, на берегу Финского залива, где в серебристой дымке слева проглядывает Кронштадт, а справа - наш старый друг и недруг Финляндия, я написал все свои, может быть, не очень громкие, но, честные и скорбные книги». Жизнь оздоровительного учреждения, расположенного в особняке позднесталинского типа, неоднократно подвергалась образным описаниям, но все они получались какими-то неудачными. Попытку реализовать этот популярный замысел предпринимала даже Ольга Форш, автор хрестоматийного жизнеописания знаменитого ДИСКа. Не удалось и ей. Дело здесь, конечно же, не в бедности материала, скорее, в неожиданной прозорливости сочинителей. Которые, взявшись за гуж, быстро убеждались, что про заведение, самими его создателями названное «Дом творчества», писать уже нечего. Только отважный Сергей Довлатов, да и то в частном послании, засвидетельствовал: «Дом набит веселым, мохнатым зверьем с человеческими глазами. Среди писателей - довольно много однофамильцев великих людей. В частности, Шевченко и Белинский… Между Пановой и Даром происходят такие прелестные дискуссии: Дар: Все-таки Хемингуэй в романе «Прощай, оружие» очень далеко плюнул. Панова (раздумчиво): Однако «Войны и мира» он не переплюнул. Дар (раздумчиво же): Это верно. Но тем не менее он очень далеко плюнул». Все нынешние поползновения в сторону прозрачного, ностальгического лиризма приводят к каким-нибудь глубоко проблематичным зачинам, вроде: «В Комарово, как и везде у нас, несчетное множество забытых, одичавших старух».

И это при том, что, по какой-то странной причине, человек, попадающий в это место, вне зависимости от возраста и мыслительных устремлений, всем строем повседневности оказывается обращен в прекрасное прошлое. Это трудно объяснить: обладатель даже самого скромного участка здесь - миллионер. Вокруг всякая пряная респектабельность, по шоссе снуют «хаммеры» и «ягуары». Но воздух звенит тоской по утраченному. И всем хэмингуэям мира этого не переплюнуть. Компания Mr. Fеst собиралась было открыть на берегу Финского залива «пляжный кинотеатр под англо-русским названием», «анатомические бескаркасные диваны» обещала установить, европейский и азиатский арт-хаус намеревалась показывать, причем «на языке оригинала». Никакого эффекта. Не хотят люди этого бескаркасного чуда. Никто не проявил ни малейшего к нему интереса. Идея растворилась в воздухе. Компания пришла к выводу, что кресла-то они поставят, а зрителей не будет, даже если билеты раздавать даром.

Не того здесь люди ищут, другие ими владеют эмоции. Трудно их охарактеризовать, но можно почувствовать. Что удалось местной краеведческой организации, которая предлагает экскурсии на темы «Комаровский некрополь» и «Беседы у забора». В последней рассказывают о напряженных дискуссиях, что разворачивались здесь. О чем рассказывают в первой, и так понятно. Она-то и пользуется наибольшим спросом. Экскурсоводы читают собравшимся «Приморский сонет», сообщают, что кладбище в народе любовно называют «ахматовским» и массу других полезных сведений. Но кое-что, наверняка, утаивают. Самые трогательные подробности, связанные с кладбищем, не для публичного исполнения. Вот, например, история наиболее впечатляющего надгробья.