Что до героизма, для российских военнослужащих (исключая, разумеется, предателей) вся эта война была сплошным героическим актом. Как минимум потому, что никогда нашей армии не приходилось воевать в атмосфере такого сильнейшего антиармейского морального террора, как в первую чеченскую (до конца этот фактор не исчез и во вторую чеченскую, но все же его значимость резко снизилась). Собственные СМИ превратили военных во врагов и варваров или, в «лучшем» случае, в жертв политики «преступного режима». Поскольку на любой войне важнейшим фактором является моральный, воевать в таких условиях практически невозможно.
Конечно, наша армия не первой попала в подобную ситуацию, просто мы никогда не учимся на чужих ошибках, да и на своих довольно редко.
Исторический опыт показывает, что очень трудно бороться с партизанами, если тех поддерживает значительная часть местного населения или зарубежные силы. Совсем сложно становится, если действуют оба эти фактора одновременно. А если при этом партизаны принципиально не считаются с собственными потерями и не придерживаются никаких писаных и неписаных правил ведения войны, единственной эффективной формой борьбы с ними становится геноцид или, в крайнем случае, массовая депортация или интернирование населения в концлагеря. На такое способен далеко не каждый авторитарный режим, а режим демократический не способен в принципе. В стране, ведущей противопартизанскую войну, начинается психологический слом, охватывающий и население, и власть, и армию. Так было с французами в Алжире, с американцами во Вьетнаме, а теперь и в Ираке. СССР отчасти встретился с этим явлением на заключительном этапе афганской войны. Но в полном масштабе российские военнослужащие испытали на себе все прелести ведения противопартизанской войны в условиях свободы СМИ только в середине 90-х.
Противопартизанскую войну сложно выиграть даже недемократическим режимам, которых не волнует мнение СМИ и электората. СССР выиграл войны в Литве и на Западной Украине в конце 40-х - начале 50-х, однако, как показали события конца 80-х, те победы были пирровыми. В конце 50-х - начале 60-х англичане совершенно варварскими методами выиграли противопартизанские войны в Малайе и Кении, однако практически сразу после этого предоставили независимость обеим странам. Правительственные войска Анголы после почти 30-летней борьбы разгромили-таки группировку УНИТА. В начале 90-х перуанские власти в тяжелейшей войне выиграли у маоистов из «Сендеро луминосо». С другой стороны, режимы Батисты на Кубе, Сомосы в Никарагуа, Менгисту Хайле Мариама в Эфиопии были свергнуты группировками, которые вели против этих режимов многолетнюю партизанскую войну.
Режимы же демократические проигрывают противопартизанскую войну всегда. Они могут выиграть на поле боя (французы в Алжире выиграли, американцы во Вьетнаме, по крайней мере, не проиграли), но ломаются из-за общественного мнения внутри собственных стран. Даже израильская армия, добивавшаяся выдающихся побед в войнах с арабами, сломалась на интифаде и войне с «Хезболлой». Общественное мнение на Западе сейчас устроено так, что слабый (каковым априорно считают партизанское формирование) всегда прав, возражения не рассматриваются. Любое поведение сильного (армии, ведущей противопартизанскую войну) считается заведомо преступным, любое действие слабого (партизан) - заведомо оправданным. Вот и наша армия не избежала участи сильного, то есть заведомо преступного.
Дополнительным моральным фактором для нашей армии в Чечне было то, что армия осталась советской, а воевать ее заставили за Россию. Это тоже сильно напрягало военных. Кроме того, были факторы более приземленные: безденежье, развал тылового снабжения, крайне низкий уровень боевой подготовки личного состава, некомпетентность большей части командования.
Надо сказать, что как раз эти факторы для российского воинства, увы, дело обычное. От Рюрика до наших дней так было не всегда, но очень часто. Однако наши военнослужащие сравнивали не с Рюриком, а с позднесоветским периодом, когда по крайней мере с деньгами дело обстояло довольно неплохо. Кроме того, раньше о катастрофическом положении в армии не говорили по телевизору. И в газетах не писали. Один раз начали писать - во время Первой мировой. И получили колоссальную катастрофу.
Ни к чему кроме катастрофы не могла привести и первая чеченская. Армия начала объективно очень тяжелую войну, будучи лишена нормального снабжения, боевой подготовки, разведки, компетентного командования, а собственная пресса объявила ее сборищем то ли преступников, то ли жертв, и в это поверила очень значительная часть населения. Соответственно, катастрофа была неизбежна. Она и случилась в Грозном в январе 95-го. Тем поразительнее, насколько быстро армия после этого выиграла. К лету 95-го боевики были загнаны в горы и практически разгромлены там, российские военнослужащие в этот период могли свободно ходить по Грозному без оружия. Увы, эту победу сначала не заметили, а потом украли.
Захват Басаевым Буденновска в июне 1995 года был жестом отчаяния, но политическое руководство страны этого не поняло. Оно решило, что это демонстрация силы. Кроме того, оно реально зависело тогда от мнения избирателей, поэтому хотело минимизировать жертвы. И капитулировало, что привело к обратному результату - увеличению количества жертв. Продолжение войны с чередованием приказов «вперед-стоп-вперед-стоп» стало издевательством над армией с гарантированным поражением в конце. Виновато в нем было исключительно политическое руководство страны, которое организовало эту игру в поддавки. Летом 1996 года нам был предоставлен еще один шанс выиграть. Для августовского захвата Грозного боевики использовали 100% имевшихся у них сил, их можно было уничтожить полностью, поскольку они собрались в одном месте (именно это и хотел осуществить генерал Пуликовский). Но Борис Николаевич, измученный выборами, готовился к шунтированию, а Александр Иванович (ныне покойный) увидел удачную возможность путем капитуляции поднять свой рейтинг для скорого, как ему в тот момент казалось, занятия президентского кресла.
За межвоенный период в «независимой Ичкерии» произошел раскол на традиционалистов-сепаратистов и радикалов-ваххабитов. При этом «борцы за свободу» продемонстрировали такие своеобразные нравы, что иллюзии по их поводу остались только у совершенно клинических правозащитников. Это несколько снизило прочеченский пафос СМИ, что явилось единственным положительным фактором. Отрицательных было гораздо больше.
В первой половине 90-х вооруженные силы хоть в микроскопических количествах, но получали вооружение и технику. Во второй половине 90-х этого не стало совсем (исключение составили РВСН, которые, увы, в чеченской кампании помочь ничем не могли), исчезла и боевая подготовка, в то время как боевики в военном плане существенно укрепились. Дефолт добил всех окончательно, катастрофически упал и без того невысокий уровень жизни военнослужащих. Образ армии в общественном мнении нисколько не улучшился. Кроме того, у армии был сильнейший комплекс поражения. Тем не менее в 1999 году она снова пошла воевать.
В современной истории, пожалуй, нет аналогов такого «переигрывания» войны всего через три года после окончания «предыдущей серии». Тут, конечно, радикалы-ваххабиты нам сильно помогли. Они чрезвычайно переоценили степень своего влияния на Северном Кавказе и, видимо, даже не рассматривали возможность сопротивления ни со стороны населения Дагестана, ни со стороны российской армии, когда начали в августе 1999 года вторжение в соседнюю республику.
Безусловно, Россию в тот момент спасли дагестанцы. Если бы они просто остались нейтрально-равнодушными (не говоря уж о варианте поддержки боевиков), ситуация мгновенно стала бы катастрофической. Но они оказали активное вооруженное сопротивление агрессии. В чем-то жители Дагестана, пусть и в гораздо меньших масштабах, повторили подвиг солдат и офицеров 41-го, которые своим сопротивлением показали, что краха не будет, а будет война. Дагестанцы дали остальным россиянам возможность понять, что мы стали жертвой агрессии, коей надо сопротивляться. Это кардинально изменило психологическое отношение к войне в обществе, что позволило армии воевать без оглядки.
