Первым же настоящим сериалом был, как я понимаю, итальянский «Спрут», показанный в восемьдесят шестом. Улицы пустели, и это неудивительно. «Спрут», снятый, в отличие от советских «многосериек», по всем канонам настоящего сериала, мог увлечь массы.

Дальнейшее все помнят. Интересно, сколько девочек растет с именем «Изаура»? И когда уродливые постройки на дачных участках перестанут называть «фазендами»?

Теперь о главном. Почему, собственно, эти проклятые сериалы смотрят?

Самое простое объяснение - «потому что дураки».

Но это неправда. Сериалы безотрывно смотрят очень богатые, у которых фазенды покруче той, что в ящике. И умные, и образованные, и в высшей степени культурные, и очень состоявшиеся в жизни. Иногда убивая на это годы.

Где- то в сети я встретил сравнение сериальщиков с посетителями порносерверов. Дескать, и те и другие уныло мастурбируют на картинки, потому что не имеют того самого в реальности. Дескать, затурканная тетка, у которой в жизни только пьяный муж да малые дети, и ничего впереди, отдыхает своей маленькой, заплывшей душой перед экраном, где все шикарно, включая страсти. Ибо там живут, а у нее жизни нет.

Это уже ближе к делу. Впрочем, человек, испытывающий недостаток страстей в жизни, не будет искать их в кино. Он скорее напьется и побуянит, ну или сменит работу. Но большинство людей этого не хотят. Они довольны или недовольны своей жизнью, но заменители их не интересуют.

А вот что их действительно интересует - так это жизнь чужая.

У всех смотрящих сериалы имеется одна проблема - нехватка чужой жизни. То есть сунуть нос в чужие дела, возможности перемыть косточки каким-нибудь знакомым, как следует порыться в чужом грязном белье. Посплетничать, наконец. Жутко хочется - и не могут. Эти люди несчастны. Потому что интерес к чужим делам - штука естественная. И в грязном белье копаться - интересно. А уж влазить в чужие ссоры и конфликты - это же здоровски.

И что делать, когда этого не хватает?

Правильно - смотреть на чужую жизнь, специально сыгранную и выставленную напоказ. Где все, конечно, синтетическое, но все лучше, чем ничего.

Кстати, не только в синтетике дело. Сериал может послужить приправой или предлогом к настоящему общению.

Субкультура вокруг сколько-нибудь длинного сериала возникает автоматически. Просто потому, что у множества людей обнаруживаются общие знакомые - которых можно пообсуждать. Немалая толика удовольствия от сериала - это возможность почесать язык, хотя бы пересказывая подружке содержание очередной серии. «А она ему призналась, что ребенок его, а он не поверил». - «Вот же урод… Дальше давай».

Это, конечно, классические сплетни и пересуды, перемывание косточек. Но что делать, если это единственные общие знакомые, которых не зазорно обсуждать в компании?

На Сашиной свадьбе я напился.

Вторая половина была мужиком, очень похожим на Сашу, но несколько хуже выделкой. Пианино он, пожалуй, донес бы только до второго этажа, да и Мандельштама знал, наверное, хуже. Но внешность и типаж были вполне узнаваемы. Звали его, кажется, Валера.

Уже не вполне трезвый, я пристал к невесте с вопросом: а правда ли, что… Ну, про «Санта-Барбару».

- Чушь какая, - Саша уверенно сморщила носик. - Я эту гадость вообще не смотрю. Кто это тебе сказал?

Я не хотел сдавать источники информации, это было бы неспортивно.

- Светочка, - решительно заявила Саша, прерывая мои путаные извинения и ссылки на алкоголь в крови, вредящий памяти. - Больше некому. Сука брехливая. Это она у меня, между прочим, Александра увела. Рассказать, как все было? Только не для передачи, хорошо?

- Хорошо, - подтвердил я и придвинулся поближе, прикидывая, кому я буду рассказывать эту историю в первую очередь.

Мои ночные открытия

Дом у меня крепкий, уверенный в себе, совсем не такой, как я сам, а вот стены оказались нехорошие.

Интеллигентные оказались стены.

В половине третьего ночи, в мрачном оцепенении после очередного потерянного дня, я сидел на кровати и читал «Русскую идею» Бердяева. Если у вас нет семьи, нет работы, нет денег, нет близких друзей, нет вредных привычек и развлекаться вы тоже не умеете, то русская идея - это последнее, что вам осталось.

Близоруко щурясь под люстрой, в которой из пяти лампочек одна горела и еще одна подмигивала, я закрывался Бердяевым от шумного мира снаружи, который меня не устраивал, мира, который меня не признал. От воя хаммеров-мазерати, не сумевших разъехаться на узкой улице, от крика бренд-менеджеров-маркетологов, сцепившихся у японского ресторана, от лая шариков-кабысдохов, прикормленных, но не усмиренных. Смирения, впрочем, не хватало и мне.

- Как же так вышло, - думал я, трагически взмахивая страницами, - как же это так вышло, что весь белый свет за окном веселится, гавкая и крича, и у каждого, кроме меня, есть свои поводы к торжеству? Хаммер наконец-то вывернет за угол и покатится в счастье, маркетолог с оторванным рукавом даст в табло и пойдет догоняться, о собачьей свадьбе нечего и говорить. А что есть у меня? Если только идея, да и та невеселая, русская, - вздыхал я.

В этот момент за стеной зазвучал женский голос.

- Ааах! - сказала неизвестная девушка довольно отчетливо.

За стеной явно что-то происходило. Я предпочел не думать, что именно, - и вернулся к Бердяеву.

Поистине необыкновенна восприимчивость и чувствительность русской интеллигенции. Русская мысль всегда будет занята преображением действительности. Русские в своем творческом порыве ищут совершенной жизни.

- Ааааааах! - громко сказала девушка за стеной.

Я резко дернул плечами, оглянулся, но увидел одни обои. Желтые.

Тишина вроде бы вернулась.

Народная стихия представлялась интеллигенции таинственной силой, - читал я, мучительно одолевая каждое слово.

- Ооооооооох! Аааааааах! - теперь уже пронзительно закричала девушка, и ясно стало, что все стихии, какие только были заключены в ней, теперь торжествуют, отпущенные наружу.

Оглушенный, я обнял Бердяева и вцепился в страницы. То, что у них там за стеной, - это громче, чем хаммер, проще, чем маркетолог, натуральнее, чем кабысдох. Именно это, наверное, и есть жизнь. Жизнь, а не идея.

- Ммммм, - согласилась со мной девушка за стеной. Впрочем, она, вероятно, думала о другом. Точнее, не думала.

Думал здесь я один. Интересно, как они познакомились? Как у них все сложилось - медлительно, быстро? Что он ей говорил за несколько часов до - «Знаешь, а у меня есть мазерати»? Или что-нибудь про Бердяева? Вряд ли. А что будет завтра - она чинно пойдет на работу? Будет изображать из себя какой-нибудь отдел кадров, эйч, прости Господи, ар? Так ведь все кадры найдены, и дело идет.

А я беспомощно уткнулся в «Идею».

Интеллигенция не могла у нас жить в настоящем, она жила в будущем, а иногда в прошедшем, - сообщил мне Бердяев.

Не могла и не может.

- Аах! Аах! - дыхание неведомого мне эйч-ара участилось. Что-то страшное, настоящее, что-то, о чем я не хотел даже думать, уже приближалось. Уже торопилось - там, за обоями.

О, проклятая книга. Знать не знаю, к чему сводится эта ваша идея, и знать не хочу.

Я встал, хлопнул дверью и, чтобы хоть как-то отвлечься, доплелся до телевизора.

Телевизор, за вычетом самых редчайших моментов, я не жаловал с детства. А тогда все в нем было волнительно и прекрасно: Политковский с Невзоровым в кожаных, вроде бы, куртках, обличали взяточников и мафиози, народному депутату злодеи все никак не давали шестой микрофон, а вернувшийся из Америки Гребенщиков крутил на ладони, как он объяснял, «магический предмет для расширения сознания». Ну и, конечно, была первая серия детектива с убийством под названием «Санта-Барбара» - я смотрел, совершенно уверенный, что на следующий день мне покажут «разгадку», а там и финал.