- А приказ номер один повлиял на положение?

- В нашем полку не повлиял, но среди офицеров было крайнее возмущение - все видели, к чему это приведет. Да и сами солдаты не понимали, как можно нарушить воинский Устав. Но в пехоте уже начались брожения.

- А когда началось массовое дезертирство?

- Летом, примерно через месяц после приказа номер один. Как раз наш эскадрон бросили на железную дорогу Невель - Великие Луки. И я с полуэскадроном был на Великих Луках. Нашей обязанностью было сохранять порядок на железной дороге. Задерживать дезертиров мы не могли, потому что их слишком много было. Но мы должны были поддерживать порядок, чтобы железнодорожная администрация могла регулировать движение. Вот такой эпизод могу рассказать. Как только пришел поезд, бегут разорванные, разодранные пехотинцы за водой, а потом снова лезут в состав. Полно на крышах, на площадках, на буферах. Я обязан был обходить каждый поезд и внутри смотреть, чтобы не было беспорядка. Я беру одного солдата и прохожу весь состав. Вхожу в состав первого класса и вижу: на мягком диване, на верхней полке, сидят два запасных - совершенно разодранные, дикий вид у них, водку пьют и на бархате чистят селедку и ошметками бросают нарочно в двух генералов. Старенькие два генерала сидели внизу. Они совсем съежившись были, боялись слово сказать. Я немедленно скомандовал солдатам прочь отсюда. Один говорит: «А теперь швобода: что хотим, то и делаем». Я: «Моментально прочь!» - и взял стек, они мгновенно соскочили, унтер-офицер в шею одному и другому дал и выбросил из вагона. И потом прошли дальше, больше таких суровых мер не пришлось применять. Вот один из эпизодов, который показывает степень расхлябанности. Дезертиров, конечно, было колоссальное количество.

- А когда вы заметили агитаторов, когда политическая пропаганда начала проникать в армию?

- Примерно тогда же. Я на платформе наводил порядок и призывал солдат вести себя прилично и не мешать движению поездов. Вывел свой полуэскадрон, человек 30-35, и хотя на платформе были сотни солдат, они видели, что какая-то воинская дисциплинированная часть есть. Мы их стали оттеснять от поезда. Тут появился как-то штатский, тип еврея: а что вы там офицера слушаете? В шею его! Я моментально повернул в ту сторону полуэскадрон и скомандовал: «На изготовку!» Тот моментально исчез.

А затем нас уже позже перебросили на охрану более важного пункта - узла Ржев. Там был продуктовый склад фронта. Нас вызвали потому, что там произошел разгром. Там был пивоваренный завод, который захватила солдатская чернь, и спиртовой завод. Мы находили на дне бочек опившихся и утонувших солдат. Мне прислали в подкрепление тверских юнкеров. И я обхожу все станционные пути, потому что везде опившиеся солдаты, в самом безобразном виде. Я вхожу в буфет первого класса, сидит сестра милосердия за столом, а какой-то солдат ей пытается в горло влить водку из бутылки. Она кричит: «Я не хочу». А он: «Пей, сестра, пей!» Она пытается удрать, а он ее держит за шиворот. Я, как только увидел эту картину, ничего не говоря, стеком по морде свистнул этому солдату и немедленно приказал отбирать у всех бутылки с пивом и водкой, и тут же на путях мы их разбили. Все было сплошь засеяно стеклом.

Дальше иду уже к стрелкам, потому что начальник станции говорит, что не могут пройти составы, потому что на стрелках сидят солдаты. Вижу: один сидит на пути своей задней частью, а ноги на другом пути. Он уже опился так, что не может держаться, но в руках у него очередная бутылка, из которой он норовит отхлебнуть. Вот такие картины. Мы все это отбирали, разбивали. В течение нескольких дней удалось навести порядок.

- А какие воспоминания у вас связаны с Октябрьским переворотом?

- Когда произошло июльское восстание, мы очень встревожились, были раздражены поведением Керенского и всего Временного правительства. Тогда уже все понимали, что керенщина - это одна болтология, что Россия гибнет и что Временное правительство Россию сохранить не хочет и не может. Мы видели, что растет: солдатские депутаты являются второй властью и фактически власть теряется с каждым днем. Но, тем не менее, мы не ожидали такого скорого переворота, какой завершили большевики в октябре. Когда мы это узнали, я был на фронте, и, конечно, у нас у всех опустились руки - уже ничего нельзя сделать, Россия погибла и российской армии конец. Еще была слабая надежда, что какой-то сильный человек появится и сумеет повернуть историю в свое историческое русло. И фактически в это время во всей армии и у нас еще сохранялась дисциплина. Хоть и выборное начало было, командир эскадрона, бывший каптенармус, просто из уважения, зная, что солдаты нас любят, никаких мер против нас не принимал. А мы жили своей средой в деревенской избушке и думали, что же будет дальше. Никаких занятий у нас не было, нас ни к чему не обязывали. И эскадрон ничем не занимался. Все ждали. Но все же солдаты не позволяли никаких эксцессов ни по отношению к нам, ни к довольно богатым крестьянам. Уже начали появляться клички кулаков. Но все помогали крестьянам на сельскохозяйственных работах. И я сам ради развлечения на косилке ходил.

- А когда вы покинули армию, и как кончилась ваша карьера?

- Я воспользовался отпуском, уехал из армии и обратно не вернулся. Уехал в Петергоф. Это уже январь 18 года. Приехал домой, вижу, что мать, сестра, младший брат (старший брат еще был на Юго-Западном фронте) голодают. Буквально ничего у них нет. Тут пришлось доставать крупу, муку, селедку. И вот кое-как семья смогла существовать. Но становилось все хуже. Давали хлеб, очень плохой, с древесиной, кусок в сантиметр толщиной на человека. И это на день. Помню, сестра и мама половину отрезали, сами съедали, и потом говорили, что им что-то не хочется, невкусный хлеб, и отдавали мне и младшему брату. Мы съедали благополучно и не думали, что это жертва.

- Расскажите о вашей дальнейшей судьбе.

- Когда началась Гражданская война, я получил от своих товарищей-офицеров письмо, что они едут на юг, где организуется армия. Мой товарищ, с которым мы в одном эскадроне служили, тоже уехал туда. Одновременно началась мобилизация офицеров в Красную армию. До этого я был один раз арестован, неделю просидел, выпустили. А тут мобилизовали в Красную армию и направили в Саратов, на Юго-Восточный фронт. Приехал в Саратов - и меня назначают командиром конной бригады. Я говорю, что бригадой никогда не командовал, а сейчас плохо себя чувствую. Как-то отговорился. «Что с вами делать? - говорят. - У вас конский запас есть? Пошлите меня туда, я лошадей люблю». Меня послали. Пока я там был несколько месяцев, там прошло около 40 тысяч лошадей, из них вышли живыми, из запаса конского, тысячи две, которых мы отпустили в разные части. А остальные умирали, потому что не было корма. Ездили на острова, косили прутья ивовые, кормили. Маленькую дозу удалось добыть только после скандала. Я ездил в штаб Юго-Восточного фронта и устроил скандал, и мне немного овса удалось добыть. Я вспоминаю случай, что солдат нес овес в котелке, лошадь бросилась на этот котелок так, что ему откусила пальцы. Такая голодная была. Я вижу, как лошади падают, каждый день десятками трупы лошадей вывозят на мыльный завод. И я решил удрать. Как раз формировался минометно-артиллерийский дивизион из бывших офицеров, командир дивизиона тоже из бывших офицеров. И я к ним смылся. Там было пять батарей, две батареи были очень ценные, они только что прибыли из Франции в Мурманск - минометы Батиньола. Это 420-миллиметровые, страшной силы минометы.

- Значит, они были посланы французами, но попали в Красную армию?

- Когда Юденич наступал на Петроград, нас повезли туда. А у нас было между офицерами сговорено, что мы там дадим пить кому надо. И мы надеялись на весь солдатский состав, они были очень хорошие крестьяне, они видели, куда крестьян ведет эта власть. И в первый же день, когда мы выехали из Саратова, когда мы погрузились, то пропали все политруки, и комиссар пропал. Мы спрашиваем солдат: «Где они?» - «А мы им сказали, что если они рыпаться начнут, мы их сбросим с поезда».