Собака лежала в тазу, замоченная в ядреном растворе.

Раствор изготовил Дубчик, на ходу фантазируя с перцем, солью, мукой, рассолом, уксусом и всевозможной травой, и даже почками - на дворе была весна, первый ее всерьез теплый денечек, такой ласковый, что его желалось почесать по холке пушистой.

Под утро я несколько раз поднимался, садился возле тазика, принюхивался в ужасе.

- Сырую-то не жри, - просил братик сонно.

Я сглатывал кислую слюну предрвотного отвращения.

Проснувшись утром, тазика не обнаружил.

Дубчик уже разжег костер во дворе, и грел руки у нервного, на ветру, пламени. Тазик стоял на приступках дома.

- В холодок вынес, - пояснил мне Дубчик.

- А если девки передохнут? - спросил я, тронув носком ботинка замоченную собачатину.

Дубчик смерил меня презрительным взглядом. Настолько презрительным, что я сам себя осмотрел вслед за ним. Ничего особенного, достойного столь сильного презрения, на себе не приметил.

- Никто еще от мяса не умирал, - сказал Дубчик.

- Тоже мне мясо, - посомневался я.

- А кто тогда собака? Гриб? - поделился резоном Дубчик.

Девушки собрались к обеду, очень довольные и внимательные. Пока мы знакомились, глаза их искали жареного и съестного.

Братик не стал их томить ожиданием: торжественно вынес таз, раскрыл его и любовно посмотрел на содержимое.

- Это была моя любимая порося, - рассказал он, с нарочитым кряхтеньем ставя тазик на землю. - Мы ели из одной соски.

- Такая старая порося? - спросила одна из пришедших к нам. - Или ты до сих пор пьешь из соски?

- Ну, хорошо, хорошо, - согласился братик, весело сморгнув. - Ели из одной миски…

- Чего ели-то? - не унималась гостья.

- Баланду, чего, - неприязненно вставил Дубчик, нанизывая смачные куски на самодельные, из заточенных прутьев, шампура.

- А пахнет вкусно, - сказала вторая, приблизив лицо к готовому шампуру, который Дубчик ей безбоязненно передал, истово уверенный в качестве своей работы.

Меня передернуло.

Девушка приладила шампур над костром. Братик еще с утра предусмотрительно принес с речки рогатки, которые местные рыбаки навтыкали для своих нужд. Девушки, числом три, рассевшись возле Дубчика, стали принимать у него шампура и размещать на рогатках мясные ломти, издавая обычные в таких случаях восклицания:

- Ой, горячо! С-с-с… Обожглась.

- Какой кусок огромный… Подгорит. Дубчик, давай его напополам разрежем.

- А это мой будет шампурочек. Сиротский. На полпуда весом…

- И вот я говорю, - поддерживал разговор братик, - матушка наша кормила порося молоком и медом, и он рос розовый, как мандарин. Все понимал, отзывался на имя…

- А как его звали? - вполне простодушно поинтересовались у братика.

- Тобик, - не сдержался я.

Братик дернул щекой и сделал мне глазами внушенье.

- Летом мы гуляли с ним по лесу, - продолжил он, - а зимой он катал меня на санках.

- Странная какая-то свинья, - усомнилась одна из девушек.

- Да он шутит! - воскликнула вторая.

- Здесь вообще все шутят, - вновь не стерпел я.

Нанизав все мясо, Дубчик ушел в дом и вернулся с огромной бутылью самогона. Девушек, судя по всему, напиток вовсе не смутил - с таким обильным шашлыком они готовы были пить все что угодно.

Я подошел к пустому тазику и с легким содроганьем заглянул в него, искренне ожидая увидеть забытый на дне огрызок волосатого с рыжиной хвоста.

Мы вынесли из дома лавки и табуретки, расселись у костра, причем одну из девушек Дубчик посадил себе на колени, вторую приобнимал рукой, а на третью, доставшуюся братику, смотрел с откровенным любопытством.

Я налил себе самогона и выпил один, пока собравшиеся звякали железными тарелками и укладывали себе хлебца и лука к шашлыку, который уже был на подходе, отекал мягко и томительно.

Я отчетливо слышал запах конуры.

К забору подбежала собака, принюхалась и неожиданно залаяла на нас.

«Совсем, что ли, сдурели, мать вашу, людоеды», - примерно так я перевел себе ее лай.

- Кыш! - сказали взвизгнувшие и вздрогнувшие девушки.

- Кыш! - повторил в тон им тонким голосом братик и запустил через забор увесистым камнем.

Собака в ужасе присела, а затем резво убежала рассказывать собратьям, какой тут беспредел творится: дикари понаехали, ничего святого.

- Ну что, - сказал Дубчик, - шашлык готов!

Он ссадил с себя и на минутку оставил девушек, присел к огню, не переставая, впрочем, иногда коситься в сторону новых подруг, будто пугаясь, что их унесет сквозняком или всех разом присвоит братик.

Но девушки сидели твердо и смотрели вожделеюще в огонь. В огне потрескивало мясо, темное и с виду крепкое настолько, что происхожденье его было очевидным.

- Я не буду это есть, - повторил я сквозь зубы, присев напротив Дубчика.

- Только попробуй, - с угрозой ответил Дубчик.

- Даже пробовать не буду, - ответил я.

Дубчик поднял вверх шампур, принюхался и сообщил:

- Знатный зверь.

Неподалеку от дома раздался печальный собачий вой.

- Если она не заткнется, шашлык у нас будет каждый день, - сказал негромко Дубчик и начал раскладывать куски по тарелкам. Мне тоже положил, сволочь.

Вой не смолкал.

- Чего она? - удивились девчонки. - Может, она бешеная?

- А может, в этой деревне все собаки бешеные? - спросил я, злорадно глядя на Дубчика, но было уже поздно. Не дождавшись парней, наши гостьи вцепились крепкими зубками в паленые мяса, держа в уверенных руках шампура.

- Э! Э! Э! - возмутился братик. - А чокнуться? А за знакомство?

Чокнулись. Жахнули. Занюхали лучком. Познакомились, наконец-то.

Вой прекратился.

«Наверное, умерла от разрыва сердца, - подумал я мрачно о собаке. - Или, тихо матерясь и роняя скупые собачьи слезы, ладит себе петлю…»

Я спьянился быстрее всех, потому что закусывал только луком, и сам уже пах, как луковица.

- Эх вы, живодеры! - восклицал я иногда, поднимая стакан с мутной самогонкой. - Загубили Лялю!

В гости к нам прибежали еще два пса и наблюдали нас в прощелья забора.

- Простите нас, милые! - взывал я. - Простите, родные! Хотите, съешьте мою руку! Хотите?

Я понес им свою руку, вытянув ее навстречу, как неживую.

- Сьешьте! - просил я. - Око за око. Глаз за глаз. Лапа за лапу.

- А хвоста у тебя нет, между прочим, - сказал братик и вернул меня к столу.

Сам он, в отличие от Дубчика, ел мало. Но он вообще весьма умеренно питался всегда, без жадности.

Когда, под вечер, вернулся хозяин дома, мясо уже было съедено и костер догорал. Дубчик мял своих девушек, я грустно смотрел в огонь, братик курил одну на двоих со своей ласковой и смешливой подружайкой.

- Ну что, пришла пора решать вопрос с ночлегом! - объявил братик.

Девушки молчали, переглядываясь и облизываясь иногда. Я смотрел на них с отвращением. Одна из них поглядывала на меня с интересом.

- Ты почему ничего не ел? - спросила она меня, улучив момент и сбежав от Дубчика.

Дубчик делал мне грозные знаки лицом, но в плывущей весенней полутьме я уже ничего не различал.

Не в силах вымолвить и слова, я кривил лицо и жевал губы.

- Тебе плохо? - спросила она, сама путаясь в слогах и буквах, и горячей рукой погладила меня по голове.

- Так где ж мы, девушки, ночуем? - еще раз громко спросил братик. Хозяин дома явно не пустил бы нас такой компанией к себе на лежанки.

- А пойдемте к нам? - предложила стоявшая рядом со мной. Горячая рука так и лежала у меня на голове, и я боролся с желанием укусить ее.

- Ты что? - откликнулась вторая, высвободившись на мгновение от Дубчика, который уже целовал ее в губы, придерживая за волосы на затылке. - Ты что? Там же вахта! Их не пустят!

- Какая вахта! - засмеялся братик. - Нет такой вахты, что мы не в силах отстоять.

Прихватив остатки самогона, пожелав хозяину спокойной ночи, мы пошли в сторону общаги. Несколько местных собак пристроились нам вслед. Тихо переступали лапами в некотором отдалении.