В историографии каждое поколение отмечено своими психофизическими особенностями, своими парадоксами коллективного сексуального бессознательного. Шестидесятников, к примеру, принято считать образцовыми либертинами - хотя, кажется, следующие генерации их по этой части сильно превзошли. Во время оттепели часть сексуального пара уходила в общественно-политический вербальный свисток, и разврат гнездился в основном не в перенаселенных коммуналках, а в богемных резервациях. А вот в последовавшие застойные времена выскочил, как сумасшедший с бритвою в руке, и забарабанил уже во все двери отдельных квартир. Власть уже не требовала к себе любви, а только лояльности и невмешательства, однако в одной руке у нее по-прежнему был моральный кодекс строителя коммунизма, а в другой - тестикулы всего семидесятнического поколения. Над глупой, плоской, одномерной, изверившейся коммунистической властью можно было смеяться и даже издеваться, но устранить эту хватку было не под силу никому. Сексуальность была загнана в подпол коллективного бессознательного, - и, спускаясь туда по мере надобности, люди вели себя соответственно правилам поведения в отхожих местах: развязно, вульгарно и даже буднично. Интересно, что потом этот настрой очень точно передавала советская киночернуха 90-х, - к этому моменту режиссеры-семидесятники как раз достигли среднего возраста. Моему поколению от них по наследству достались стандарты внешнего облика и шаблоны поведения.

А в коллективном сексуальном бессознательном девяностых гулял ветер. К нашим услугам было множество уже брошенных, но еще не опечатанных подвалов и чердаков, лосины у девочек, китайские ковбойки у мальчиков, ламбада из телевизора и Depeche Mode из магнитофона. Однако советское чудовище, даже скончавшись, держало в руках наши гениталии. На фоне стремительно меняющейся жизни дом и брак сделались важнейшей ценностью. И ранние, и поздние девушки-дебютантки рассматривали расставание с невинностью как стартовую ступень для замужества, а вовсе не для бури гедонистических наслаждений, и весь добрачный период нетерпеливо поерзывали в ожидании подачи заветного заявления. Напряженно-выжидательное выражение не сходило с лиц наших дам даже во время танцев на домашних вечеринках, - в каждом «медляке» им слышался марш Мендельсона.

А что же теперь, что в своем совершеннолетнем возрасте знают о сексе выглядящие сильно младше своих юных лет девочки и мальчики из очереди в клуб? Выясняется, что все. «РЖ» провела небольшое исследование, опросив около двух десятков тинейджеров, - и его результаты выглядят как сбывшаяся мечта половых просветителей 90-х. Нормальным возрастом вступления в половую жизнь почти все респонденты называли возраст 17-18 лет, зато табу на секс до брака посчитали ересью все без исключения. Юным гражданам по-прежнему плевать на возраст согласия - хотя почти все они, по их признанию, его не нарушали и почти все использовали при первом интимном свидании средства контрацепции. Это, кстати, вполне отвечает данным социологов, зарегистрировавших увеличение среднего возраста сексуального дебюта с 15 лет в лихие 90-е до 18 во времена стабильности нулевых.

Есть у нынешнего гомонящего молодняка и нечто такое, чему впору позавидовать. Разговоры о половых успехах, судя по ответам их сверстников, из невротически часто обсуждаемого предмета, наконец, превратились в тему для шуток, которые позволяют себе даже разнополые компании. Другое дело, что и сам секс, за годы демократии утративший черты пусть и легитимизированного, но все еще греха, перестал быть способом инициации во взрослую жизнь, и превратился в еще одну забаву тех, кто еще пять лет назад доигрывал в солдатики и куклы. От потери невинности девушки не превращаются в женщин, а продолжают скакать с пакетиком орехов и строить своим мальчикам невинные глазки; фата и подгузники хоть и делаются ближе, но не возникают в воображении только что познавших друг друга подростков. Костлявые пальцы скелетированного совка истлели и рассыпались, хватка разжалась.

Очередь подходит - в следующей партии меня вместе с молодежью запустят внутрь. Девочка-кнопка, стоящая впереди меня, произносит: «Пока, мамуль», - кладет трубку мобильного телефона в один из бесчисленных карманов своих модных штанов и обнимает своего не менее кнопочного бойфренда: «Мама нас встретит в полодиннадцатого. Поехали сегодня ко мне?» По-щенячьи тыкается носом в его ухо. Закрывает глаза и улыбается - бестревожно и безмятежно.

Петербургский карнавал глазами столичного наблюдателя

Со стороны Аничкова моста послышался какой-то гул.

- Едут, - сказала приземистая блондинка в милицейской форме. И действительно - поехали. Невский наполнился оглушительно ревущими и трещащими мотоциклами.

Езда происходила в рамках карнавала, который устроили в Петербурге по случаю Дня города. На два дня город, по замыслу устроителей, должен был погрузиться в, так сказать, безудержное веселье. И, кажется, погрузился.

День города - в том виде, в котором он празднуется сейчас практически повсеместно, - затея изначально московская (если не ошибаюсь). Первый День города был проведен в Москве еще чуть ли не при Гаврииле Попове. Время и место зарождения этого праздника наложило на его формат неизгладимый отпечаток - разгул, орущая отовсюду отвратительная «музыка», сцены-времянки с приплясывающими на них бабами и мужиками, много пьющих, напившихся и продолжающих пить людей, вопли, смех (ржание), фейерверки, разливное пиво, водка из пластиковых стаканчиков… Интересно было посмотреть, как подобный праздник проходит в Питере. Должны же быть какие-то отличия, принципиальные. Посмотрел. Отличия, действительно, обнаружились. Вернее, одно отличие. Впрочем, обо всем по порядку.

Сначала было «праздничное шествие» по Невскому. Первыми, как уже было сказано, появились мотоциклисты. Их было просто дикое количество. Они медленно ехали сплошным потоком минут десять. Никогда бы не подумал, что в одном городе может быть такое количество мотоциклов и мотоциклистов. Мотоциклисты были разные. Были классические байкеры - с пивными животами, бородатые, татуированные, в коже, на «харлеях». Были любители смертельных скоростей на спортивных моделях. Было много девушек - в основном они сидели позади своих мото-кавалеров, обхватив их руками. Но было и некоторое количество мотоциклисток - в основном, очень вызывающе одетых, вернее, полураздетых. Были обладатели огромных мотоциклетных мутантов, трех- и даже четырехколесных, ярких, сверкающих хромированными деталями. Какой-то дядечка не спеша ехал на древнем и очень маленьком военном мотоцикле, к которому сзади был прицеплен пулемет. Были и просто мотоциклисты на обычных мотоциклах, без особых примет.

Они просто ехали, ехали. И проехали. Огромная масса мотоциклов - довольно красивое зрелище, мотоцикл вообще - штука красивая. Но никакой смысловой, символической нагрузки это мотошествие не несло. Было не очень понятно, почему именно с этого начался карнавал. Ну да ладно.

Дальше пошли колонны, представляющие компании, предприятия, организации, районы города. Как когда-то на советских первомайских демонстрациях.

Да, забыл сказать: темой карнавала была вода. Во всех ее проявлениях. Вода, вода, кругом вода. Вода даже витала над Невским в виде еле ощутимой измороси - наверное, изморось исторгал из себя какой-то специальный аппарат, которого не было видно. В оформлении празднично шествующих по Невскому колонн тоже присутствовала тема воды.

Колонна «Билайна». Газель, обмотанная желто-черной тряпкой, на кузове размещен огромный глобус, тоже завернутый в желто-черную тряпку. Огромная толпа людей в белых майках с желто-черным кругом на груди. Интересно, это все сотрудники «Билайна» или специально нанятые посторонние люди? Группа негров с африканскими барабанами. Группа «шотландцев» с волынками. Все - в желто-черных одеяниях. Наверное, это символизирует всемирный роуминг.