На выборах 1946 года, которые прошли в советской зоне оккупации Германии, победил, разумеется, Народный фронт, возглавляемый Социалистической единой партией Германии. Партия называлась единой, потому что кроме коммунистов в нее вошли и социал-демократы немецкого Востока. «Сталину идея СЕПГ очень не нравилась, - вспоминает Фалин. - Он все носился с идеей восстановления самостоятельной социал-демократической партии, считал, что коммунисты себя слишком догматично ведут. Об этом мало кто знает, но он требовал от немецких партнеров не строить в Восточной Германии мини-СССР. Сталин говорил: „Ваша задача - довести до ума немецкую революцию 1848 года, прерванную Бисмарком и сведенную на нет Гитлером. Все реформы должны быть буржуазными по сути, никакого социализма“».

Комитет информации, в котором работал Фалин, после прихода к власти Хрущева был реформирован и переведен в подчинение ЦК. В 1958 году, когда в очередной аналитической записке сотрудники комитета поспорили с Хрущевым о статусе Западного Берлина, комитет вообще был упразднен, а Фалина позвал к себе на работу новый министр иностранных дел Андрей Громыко. Должность Фалина в МИДе в разные годы называлась по-разному, по сути оставаясь одной и той же - спичрайтерской. Валентин Фалин писал все выступления Громыко и те выступления Хрущева, в которых тот касался внешней политики. «Приходилось писать не только публичные послания. Например, в переписке Хрущева и Кеннеди по Карибскому кризису тоже пришлось поучаствовать, но главное послание, которое в итоге передали по Всесоюзному радио, - вот его Хрущев сам надиктовывал, без посторонней помощи. Почему по радио? Дело в том, что американцы ждали ответа на свой ультиматум о выводе ракет к полудню по вашингтонскому времени. Хрущев и Громыко боялись, что наш посол в Америке Добрынин к этому часу просто не успеет получить и расшифровать послание, поэтому, чтобы не рисковать, отправили Леонида Федоровича Ильичева на Пятницкую, в радиостудию, и он сидел рядом с диктором и следил, чтобы тот все правильно прочитал».

Кубинская и берлинская проблема были главными кризисными направлениями советско-американских отношений в те времена, когда Фалин работал в МИДе. После провала вторжения поддержанных американскими властями кубинских эмигрантов на Кубу («провал авантюры в бухте Свиней») Фалин присутствовал на встрече Джона Кеннеди и Никиты Хрущева в Вене и слышал, как Кеннеди дал Хрущеву слово чести, что случаев, подобных высадке в бухте Свиней, больше не будет. «Но мы прекрасно знали, чего стоит слово, данное американцами - Эйзенхауэр в свое время тоже давал слово прекратить разведывательные полеты против СССР, и уже после этого к нам прилетел Пауэрс и еще три десятка более успешных самолетов-шпионов. Так вот, в тот самый момент, когда Кеннеди дал Хрущеву слово не трогать Кубу, в Америке начинались приготовления к операции „Мангуст“, над которой работала команда в 400 человек, включая Роберта Кеннеди. Операция была назначена на ноябрь 1962 года, так что я уверенно могу сказать: наши ракеты спасли Кубу от американского вторжения, и ошибкой размещение ракет не было».

Осенью 1961 года, когда в Кремле заседал XXII съезд КПСС, Хрущев вызвал в Кремль Громыко, Фалина и генерала Ильичева (однофамильца знаменитого секретаря ЦК), работавшего в европейском отделе советского МИДа. В кабинете Хрущева, кроме него самого, дипломатов ждали министр обороны Родион Малиновский и маршал Иван Конев. «Хрущев сказал, что он получил копию приказа Кеннеди снести пограничные столбы на чекпойнте Чарли в Берлине и что американские бульдозеры уже выставлены и ждут команды на снос. Мы этого допустить не можем, говорит Хрущев, и поэтому я решил назначить командующим группой советских войск в Германии товарища Конева, характер которого известен всем, и приказал вывести наши танки на расстояние двухсот метров от американских бульдозеров, и если бульдозеры тронутся с места - стрелять на поражение». От дипломатов требовалось сообщить об этом решении Хрущева американской стороне - сообщили, американцы попросили отодвинуть танки на двести метров назад в обмен на двести метров, на которые отъедут бульдозеры. Потом еще двести, потом еще - так и разъехались. «Мы были в двухстах метрах от третьей мировой войны, - смеется Фалин. - Вот так и творилась история. Иногда чешешь себя в затылке: черт, и как это все могло произойти? При Картере был характерный случай. Американцы объявляют ядерную тревогу. Мы тоже приводим вооруженные силы в состояние боевой готовности, но что происходит - непонятно. Через несколько часов тревога снимается, на наши запросы, что это было, американцы отвечают: „Не ваше дело“. Потом выяснили - техник по ошибке запустил учебную программу и в Пентагон поступил сигнал о запуске советских ракет. Вот так мы жили. Начиная с 1945 года у СССР не было ни часа мирного времени. Начальник Генштаба маршал Огарков говорил мне, что когда НАТО проводит маневры, мы никогда не можем быть уверены, что это именно маневры, а не начало агрессии. Треть стратегической авиации США постоянно находилась в воздухе, постоянные полеты к нашим границам, постоянные разведполеты над советской территорией. Только в 1993 году Клинтон сообщил семьям ста пятидесяти пропавших без вести летчиков, что они были сбиты над территорией СССР. 150 человек! Когда в наших газетах писали о том, что неопознанный самолет нарушил границы СССР, а потом „удалился в сторону моря“, чаще всего это значило, что он окунулся в это самое море. Такая жизнь была».

В 1971 году Валентин Фалин стал послом СССР в ФРГ. Отношения с Громыко к тому времени у Фалина были так себе, и дипломатическая служба сильно его тяготила. «Борис Пиотровский хотел видеть меня своим преемником на посту руководителя Эрмитажа, - я же не только дипломат, я еще и искусствовед. Когда в Германию приезжал Брежнев, я ему постоянно говорил, что не хочу быть послом, но он все просил подождать какое-то время».

Наконец, в 1978 году Фалина отозвали в Москву - Громыко предложил ему должность заместителя главы МИД, но Фалин ответил, что пусть вопрос о его дальнейшей судьбе решает Брежнев. Брежнев же хотел, чтобы Фалин работал в ЦК. «В общем, я стал первым замом Замятина в информационном отделе. Писали аналитические записки для Политбюро, какие-то вещи с самим Брежневым приходилось обсуждать, иногда сопровождал его в поездках - в Баку, еще куда-то. Нужно иметь в виду, что начиная с 1976 года Брежнев был совершенно больной, и это, конечно, мешало работе», - чтобы не получилось, будто Брежнев в последние годы совсем не мог работать, Фалин добавляет: «Однажды мы с ним пять часов подряд проговорили». Я спросил, о чем был разговор, Фалин замялся: «Да ничего важного, на самом деле. Он просил посоветовать ему, какие фотографии из личного архива отдать в музей боевой славы в Новороссийске. Но что меня поразило: огромные групповые фотографии, и Брежнев всех, кто на них изображен, знал по именам и знал, что с ними стало после войны. Долго мы с ним тогда разговаривали, я снова заговорил об Эрмитаже, он насупился: „Арбатов в науку ушел, Иноземцев ушел, и ты тоже легкой жизни захотел?“ И уговорил меня остаться в ЦК, сказал: „Понимаешь, я же такой человек, для меня самое трудное - отказать кому-нибудь. Все это знают, поэтому ходят ко мне с просьбами - кому орден, кому квартиру. Я пообещаю, а потом неделю больной хожу. А вот ты у меня никогда ничего не просил, и я это очень ценю“».

Осенью 1982 года, когда Брежнев был еще жив, но Андропов уже перешел из КГБ на работу в ЦК, Фалин пришел к Андропову c докладом об очередных темах внешнеполитической пропаганды. Приближалось сорокалетие расстрела польских офицеров в Катыни, и Фалин предлагал организовать на Западе несколько публикаций с комментариями по теме с советской точки зрения. Андропов с предложениями согласился и попросил Фалина собрать все материалы по Катыни из архивов ЦК, КГБ, МИДа. Фалин пошел к новому председателю КГБ Федорчуку, попросил документы, заодно сказал, что хорошо было бы вывести войска из Афганистана и вместо Бабрака Кармаля, у которого нет будущего, сделать ставку на молодого Ахмад-шаха Масуда. Об этом («Фалин использует поручение ЦК в личных целях») доложили Андропову, Андропов рассердился и сказал, что Фалину в аппарате ЦК не место. «Предложили мне должность зампреда Гостелерадио по иновещанию - 17 тысяч подчиненных, очень хорошая работа, но я сказал, что я не вагон, который хочешь - отцепят, хочешь - прицепят, а живой человек, и я сам буду решать, где мне работать после ЦК. Мне не нужно 17 тысяч подчиненных, мне нужен один умный начальник. И вот из этих соображений я выбрал работу политического обозревателя „Известий“».