Ну и в общем-то ничьей ноги не было. Потому что улицу Пристанскую, на которой музей, украли не только у Вареника, но и у всех жителей Стрельны.

Вот так вот: взяли и отгородили забором треть улицы. Администрация санатория «Стрельна», как бы уже не принадлежащего Кировскому заводу, распорядилась не пропускать людей к единственному в городе пляжу и купальням. Другого выхода к воде у горожан нет - приходится идти в обход больше километра, по грязи, по камышам.

Почему не пускают? По устному распоряжению главврача Дроздова, ответствует безмятежная охрана. Слушайте, какого черта, при чем здесь главврач санатория, если музей вообще не стоит на арендованной им территории? «Не положено», - говорят они.

Горожане долго злопыхали, маялись, наконец собрали подписи, в ноябре суд постановил - открыть проход, набережная и улица не могут быть сданы в аренду. Но как же, как же. Арендаторы подали апелляцию в городской суд. Граница по-прежнему на замке.

Я позвонила замдиректора санатория «Стрельна» и спросила, могу ли я, с любезного ее дозволения, осмотреть музей «Морская Стрельна».

- А кто вам сказал, что там вообще был какой-то музей? - ласково пропела А. Д. Ипатьева.

- Альбина, - сказала я не менее ласково, - Дмитриевна! Это вообще-то медицинский факт. Отсутствие статуса не означает отсутствие музея.

- Какой музей, если экспозиция никакой ценности не имеет! - твердо сообщила она. - Так постановила комиссия. А пустить я вас не могу, потому что он опечатан КУГИ, а не нами.

- А здание-то чье, кому принадлежит, на чьем балансе?

- Ни на чьем балансе, хозяина у него нет, вопрос решается.

- Где я могу получить информацию?

- Не знаю. Обращайтесь в райисполком, - сказала Альбина Дмитриевна.

Куда- куда?

Это как если бы в Жуковке какой-нибудь стояли беспризорными 74 квадратных метра недвижимости у самой воды - налетай, риэлтор.

Вареник принял трудное решение: единственный способ сохранить музей - подарить его другому музею. Уйти под крыло. Ни должностей, ни денег ему не надо - только пусть сохранят якоря и постаменты, опоры и флаги, бутылки и двухсотлетние кирпичи с фирменным стрельнинским тиснением.

- Пишу письмо губернаторше: возьми ты мой музей, Христа ради - и переписку 40 листов. И Пиотровскому то же самое. Ни ответа ни привета. Ладно, иду к президенту. Пишу: Владим Владимирыч, многоуважаемый! Ты, как Петр Первый, Стрельну возродил - возьми и мой музей! И что вы думаете - вице-губернатор мне сразу отвечает: да, надо сохранить, хотят, значит, передать нас в Ломоносовский краеведческий музей на правах филиала, ждите, приедет комиссия.

В марте прошлого года приехала. Помимо чиновников от культуры, там были и эксперты из других музеев. Нетрудно догадаться, что Вареник и комиссия друг другу не понравились.

- Одна - из музея Ленина, другая - из шалаша в Заливе. А у нас-то здесь - великие князья. Ну и как мне с ними разговаривать?

Охрана посторонилась. Дорвавшийся до музейного двора (фактически - вернувшийся на родину) Вареник обнаружил следы неслыханного вандализма. Двор музея был заставлен топливными цистернами и прочим хламом, принадлежащим водно-спортивной базе и частному предпринимателю Полежаеву. «Венок с памятника никчемно валяется на земле». Двадцать якорей пропали бесследно, исчезла «Водка - гибель на воде», и в грязи, в дерьме, в непотребстве, как пьяная старая шлюха, валялась перевернутая балюстрада, да, балюстрада причала дачи Матильды Кшесинской (уф, сколько падежей). Потрясенный надругательством, Вареник немедленно потребовал от комиссии составить акт о разрушении наружной композиции. А комиссия сказала бездушно: да ну, тут нечего смотреть, открывай давай, мы замерзли.

Мир встал на дыбы, а они, понимаете ли, замерзли.

Вареник разозлился и ушел в часовню, что в двадцати метрах. Комиссия покричала в спину, вызвала администрацию, приготовились пилить замок. Вареник стоял в часовне и от негодования не мог вспомнить слова молитвы. «Нету молитвы - вылетела. И в этот момент слышу голос - оттуда, сверху голос: „Не ходи ты туда, пускай сами пилят. И отстранись от зла“. И что вы думаете? - у них болгарка отказалась пилить. И они не стали пилить, а начали составлять акт. И тогда я успокоился, пошел на почту и отбил телеграмму Владим Владимирычу».

Он верит, что будет ответ.

В сумерках мы стоим на круглом мостике на Отводном канале, там, где он выходит в залив. Прямо - туманное море, справа - роскошный пресс-центр Дворца конгрессов, по левому берегу - яхты в разноцветных попонках, огражденные от граждан сеткой-рабицей с вывеской «Проход запрещен. Злые собаки». Флаги яхт развеваются на отдельных белых флагштоках, пытаюсь прочитать название, на полотнищах только фрагменты: «Аква…», «Гранд…» - фу, как неоригинально.

За яхтами виднеется башенка «Морской Стрельны».

Граждан не пропускают к морю.

Море теперь не для граждан. Оно для катеров и яхт.

- Тут это - яхты стоят дорогие, - говорит молодой сонный кавказец. - Мало ли чего вы с ними сделаете.

- Здесь Лермонтов впервые увидел море! - вдохновенно сообщает Вареник.

- Закрытая территория, - вяло вторит другой секьюрити. - В обход, в обход.

- Сюда на трамвае приезжал Александр Александрович Блок, устав от своих домашних. Вон там он сидел целый день, думал, рефлексировал, приходил в себя… А через два месяца - умер!

В сумке у меня папка для прокуратуры, где Вареник требует возмещения ста семидесяти пяти тысяч рублей материального ущерба, нанесенного наружной экспозиции музея.

Музея, не существующего на бумаге, не признанного, отмененного за какой-то высшей ненадобностью, нелепого, прекрасного, теплокровного, по-настоящему исторического и слишком человеческого для нового гербового ландшафта.

Где же зарыта собака? - вспоминаю я страстный варениковский вопрос.

А вот они и выходят из-за забора, собаки.

Живые. Сытые. Очень спокойные.

Махачкала-2008: без света, тепла и воды

В это время года в Махачкале темнеет после пяти. Значение слова «темнеет» здесь до неприличия буквально - если свернешь с центрального проспекта (Расула Гамзатова, бывший Ленина) налево, в сторону гор, попадаешь в абсолютную черноту, в которой даже фары проезжающих автомобилей выполняют единственную функцию - их свет дает понять, насколько здесь темно. Не горят фонари, нет света в окнах. Заходи в любой дом, в любой подъезд и ищи людей. Их не видно, но они, конечно, есть - куда им деваться.

«Есть кто живой?» - дверь этой квартиры не заперта, и я прохожу в темный коридор, стараясь вести себя как можно более шумно, чтобы хозяева не подумали, что в их квартиру входит злоумышленник. В конце коридора едва заметный свет - ну да, конечно, свеча. Свеча стоит на столе, у стола сидит закутанный в одеяло старик в очках с толстыми стеклами и вязаной шапочке. Инвалиду войны Сайдуле Алиеву - 83 года. Света, а также отопления, горячей и холодной воды в его квартире нет с начала декабря.

- Что у нас случилось? - вопрос «Что случилось?», может быть, звучит достаточно глупо, но старик ничему не удивляется, отвечает обстоятельно. - Чтобы это понять, нужно понимать, какие у нас традиции. А традиции у нас такие, что на всех должностях сидят сыновья. Так принято: если папа был председатель райисполкома, то сын тоже будет главой района. Если папа был в горисполкоме начальником ЖКХ, то и сын будет начальником ЖКХ в городской администрации. Ничего не умеют, ничего не знают, но кем им еще работать, если не на месте отцов. Власти нет совсем никакой. Звоню на горячую линию президенту республики, рассказываю - нет света, нет отопления, нет воды. Меня спрашивают - «Поясните, в чем конкретно состоит ваша проблема». Я им говорю: «Все вы одним жиром мазаны!» - и трубку бросил. Звоню в прокуратуру. В нормальном городе, если такое безобразие происходит, нужно дело возбуждать. Дежурный прокурор мне говорит - «Дело вам не поможет, выходите на площадь». А как я выйду на площадь, мне 83 года?