И пусть Леличка Григорьева всю взрослую свою жизнь прожила в соседнем Петродворце, но к Кустодиеву-то она ходила из Стрельны, отсюда же и уезжала в 1926 году на юга с задачей накушать тело, ибо художник нашел будущую модель «постноватой» и дал денег на откормочный тур. Стрельну она любила нежно, выйдя на пенсию, делала искусственные маки и посвящала стихи улице Труда: «Погустели у деревьев ветви, заросли окраины травой, до чего ж уютен и приветлив переулокдетства моего». Где же делать Леличкин музей? - в баньке, конечно же, на берегу Ижорки (речки, какой надо речки! - прославленной еще Михаилом нашим Юрьевичем в стихотворении «Уланша»); банька, правда, пока в проекте, но мелодекламация с последующим посещением парной и купанием уже запланирована. А Лермонтов, а последняя любовь Тараса Шевченко Гликерия Полусак, а новосвященномученик Измаил, а Блок, а «гуманный внук воинственного деда» Александр Аркадьевич Суворов (всех не упомнишь)? - не говорим уже про пышные аристократические кусты Орловых и Львовых, про великого князя Константина Николаевича, с которого и началось процветание полузаброшенной Стрельны, этого недо-Версаля. И вот про каждого, про каждого почти выдающегося или героического стрельнинца написана книжечка - брошюрка, отпечатанная на принтере, томов премногих тяжелей, потому что «издано за счет семьи автора» (так щемяще!). Жанр - народное литературо(крае)ведение, интонация взволнованно-патетическая, слог без пяти минут одический («Открылась необычайно женственная фигура богини с округлыми плечами, трепетно-нежной грудью, стройными бедрами, крепкими ногами, струящимися божественными золотыми волосами. Стыдливый девичий жест руки с веником… Борис Михайлович был счастлив».) В музее же работали соответствующие тематические экспозиции.
II.
Нет, не бродить, не мять в кустах багряных, не увидеть нам больше этих экспозиций. Я приехала в Стрельну по грустному делу: общественный музей «Морская Стрельна», главное детище ревнителей, захвачен и разграблен, как выражается Вареник, «бандюганами», территорию стерегут злые собаки, суды занимаются саботажем, а почтамт злостно теряет заказные бандероли на имя генпрокурора Чайки вместе с уведомлениями об их доставке.
Олег Палыч обрадовался оказии в Москву, попросил передать в окно Генпрокуратуры, на Большой Дмитровке, но сначала прочитать.
Прочитала. Увидела несчастье, гордыню, безнадежность и воронку сутяжного омута. Уж сколько правдоискателей, отважных «маленьких людей» упали в эту бездну, выбрали жизнь, проходящую от «суда по опротестованию отказа принять заявление о незаконном отказе» до «жалобы на процессуальные нарушения при рассмотрении жалобы о процессуальных нарушениях», - суть тяжб все мутнее, годы как птицы, сор казенных присутствий осыпается в каждый борщ, а сдаваться нельзя, последний дюйм, наше дело правое. Дело его, похоже, правое, но никому от этого не легче.
Листая 63 страницы приложений, я почему-то упорно вспоминала финал одной варениковской же краеведческой работы. На добром десятке страниц и не без конспирологической страсти доказывая, что на даче Кшесинской наличествует клад, он резоннейше вопрошал: «Теперь, чтобы найти клад на даче в Стрельне, необходимо ответить на вопрос: ГДЕ ЖЕ ЗАРЫТА СОБАКА?»
И сам себе отвечает: «Этого в настоящее время точно не знает никто».
III.
Олег Палыч родился на Урале, после армии захотел огней большого города и оказался в Ленинграде, на знаменитом Кировском заводе. Женился, работал, учился в Технологическом институте, получил коммуналку на улице Шкапина (и живет в ней по сей день, с супругой Верой и двумя детьми) - и наверное, прожил бы жизнь среднестатистического советского итээра, когда бы не случилась ему однажды путевка в заводской профилакторий.
Профилакторий находился в Стрельне.
«Прекрасное пленяет навсегда», - сквозь тусклое, приземистое советское предместье, сосредоточенное вкруг танкового завода, он рассмотрел Стрелинскую мызу, дамбу, далеко уходящую в море, необыкновенной элегичности морской ландшафт, паруса, облака, небо, остатки торжественного парка, останки Константиновского дворца, - тени и контуры других форм жизни, руинированные свидетельства другой жизненной среды и уклада. Культурный шок, непреходящее очарование, вечная любовь, пожизненная страсть. Вареник стал приезжать в Стрельну на выходные и был счастлив уже дорогой - полчаса на электричке, полчаса пешком через волшебный парк до здания ОСВОДа. Более того - он, простой рабочий человек, можно сказать, лимитчик, стал настоящим яхтсменом и владельцем личного плавсредства.
Как? А как положено человеку с головой и руками: «сделай сам». Поделили с братьями деньги за проданный отцовский дом - и на свою долю Олег Палыч смог выкупить корпус списанного катера. Долго, много и упорно ремонтировал его, достраивал и обустраивал. Закончил школу судовождения, изучил паруса, реи и всякие прочие шпангоуты - и через несколько лет на парусной яхте «Павел» («В честь императора?» - «Нет, в память отца моего») отправился в большое самостоятельное плавание. Начинал с Ладоги (шторма, холода, коварства!) - побывал, уже после перестройки, в Швеции. Все эти годы он исследовал Стрельну - на вкус, на зуб, на цвет, опять на зуб - стихия краеведения захватила его с головой., глаза разбегались от экспонатов. В конце 80-х, в годы баснословных всевозможностей, он, энтузиаст-собиратель, стал собирать раритеты.
В 1996 году в заброшенном здании ОСВОДа на Пристанской улице открыли музей «Морская Стрельна» со странным статусом «общественный». Бросовая земля, ни копейки из бюджета, - чего ж не дать? Самостийный музей фигурировал во всех буклетах и проспектах, принимал несколько тысяч человек в год, жители несли свои находки, коллекция музея была замечательно эклектична: адмиралтейские якоря не конфликтовали с обычными рыболовецкими, налоговые камни с пристани дамбы сочетались с памятником советским разведчикам-подводникам и огрызками кшесинской роскоши. Находилось место и советскому пляжному китчу - туристы любили фотографироваться у четырехметровой бутыли с надписью «Водка - гибель на воде», очень смешно, конечно, прямо ухохотаться. Экскурсии аж по тридцати темам проводились бесплатно, но музей охотно принимал пожертвования, Вареник продавал свои книжечки (Пушкинский Дом, говорят, дрожит и бледнеет при имени Вареника), а когда доставали итальянский катер Gas, затопленный у дамбы в 1944-м, город три дня пил и гулял. Но годы, как говорится, шли - и питерские пригороды наливались новым временем, пряным самоощущением «элитности». В газете Петродворцового района теперь так и пишут: «У нас, на второй Рублевке…» Музей - одноэтажное здание сарайного тона - оказался в эпицентре новой стрельнинской амбиции.
IV.
История музея после миллениума - любопытная метафора взаимоотношений «народного» и «державного». В гибельные девяностые общественное начало - энтузиазм, подвижничество, социальное творчество - дышало и развивалось; в жизнестроительных нулевых встают заборы и частоколы, на воротах череп, «не влезай - убьет». Убивает не бюрократия, а новая стилистика, несомасштабность. Осиновый кол под фундамент народного музея забили два знаковых события - «зоолетие» 2003 года и саммит-2006. В 2003-м все кипело и строилось, а на улице Пристанской - шанхайчик, старое здание. Вердикт - сносить. Тут и выяснилось, что музей никто и звать никак. Общественное значит ничье, а ничье значит государственное. Сначала пытались по-хорошему: предупреждения, извещения, визиты милиционеров. Городской КУГИ (комитет по управлению государственным имуществом) подал иск о выселении музея - точнее, Вареника хотели выселить за незаконное проживание в нежилом помещений. Пришел полковник, говорит: сворачивайся, переезжай в Дом культуры.
«Я говорю: вы чего? Тут работы на полгода, нужна опись имущества, это же музейная ценность! А кто арендную плату будет платить Дому культуры? Повезли меня в суд. Зампред районного суда говорит: ты там живешь? Я говорю: что за вопрос, ваша честь, - живешь или работаешь? Ваша честь, вот ты сама живешь в данный момент времени или не живешь?» Закончилось, однако, вегетариански: Вареника отпустили, а он сделал ремонт здания - все покрашено, взгляд не оскорблен, ну и ладно. А еще через три года его из здания выманили, можно сказать, хитростью: попросили ровно на неделю, на время саммита, прикрыть музей, особый режим, все такое. Он и прикрыл - и все. И с 6 июля прошлого года ноги его в музее не было.
