Особенно процветала между служившими на промыслах игра в ремешок: искусство состояло в том, чтобы суметь попасть шилом в петлю и зацепить ремешок. В эту игру проиграли немало денег тогдашние золотопромышленники С-вы, З-вы, Г-вы, С-ны. При омском губернаторе служил один чиновник немец, который ухитрился выиграть в эту игру до полмиллиона рублей. В Томске в старину было немало игорных домов. Из крупных был известен один, который держал ссыльный француз, известный под кличкой Тала-бала. Другой содержатель такого же игорного дома, еврей Х, настолько был жаден на выигрыш, что когда все гости уходили домой, то он садился играть со своим слугой и отбирал от него все деньги, которые он выручал с гостей за карты.
Во время существования кабинетских крестьян в городе Барнауле карточная игра между горными инженерами доходила до колоссальных размеров. Там играли суток по двое подряд, пока не сваливались под стол. В этом городе существовала в одном доме, отделанном с полуазиатской роскошью, «академия игры», где метали банк и играли в другие азартные игры на сотни тысяч в вечер.
Как ловкий шулер в Москве и Петербурге был известен в двадцатых годах некто Чивеничи; он служил прежде в одном из кавалерийских полков, существовал же игрою в карты, да покупкою, меною и продажею лошадей. Жизнь он вёл очень открытую и богатую. Чивеничи прославился по крупному мошенничеству. Он воспользовался бывшим в Петербурге большим наводнением, сочинил высочайший рескрипт на имя одного московского богача, грека Сивениуса, подписался под руку императора Александра I; в рескрипте повелевалось Сивениусу ссудить Его Величество полумиллионом рублей ассигнациями для вспомоществования пострадавшим от этого несчастного события, вручив эту сумму высочайше командированному Чивеничи; с этим ещё в рескрипте значилось, чтобы Сивениус доверил ещё Чивеничи и драгоценную жемчужину, которую государю благоугодно было показать прибывшим тогда заграничным августейшим особам, причём вменялось ему обо всём этом хранить величайшую тайну.
Чивеничи, явясь к Сивениусу, вручил ему поддельный рескрипт, а этот богач, обрадованный таким милостивым вниманием государя, поспешил выдать Чивеничи как требуемые деньги, так и жемчужину. Получив сокровища, Чивеничи приехал в Петербург, затеял там свадьбу с классной дамой Смольного монастыря, любимицей покойной императрицы Марии Фёдоровны, и намеревался, вступив в брак, уехать немедленно за границу. Но случилось, что вскоре обман его нечаянно был открыт московским военным генерал-губернатором князем Голицыным. Последний немедленно дал знать об этом в Петербург; Чивеничи был схвачен и посажен в Петропавловскую крепость, жемчужина и деньги, за исключением небольшой суммы, проигранной им, были от него отобраны и возвращены Сивениусу. Чивеничи впоследствии, в 1826 г., был вместе с женою изгнан за границу, в Турцию, там он тоже что-то напроказил и едва ли избег смертной казни.
Не меньшею славою такого же карточного хищника гремел в конце двадцатых и начале тридцатых годов (XIX в. — Ред.) в Петербурге некто Долгашев, он же Смоленский, очень загадочная и непонятная личность. Этот весьма вредный господин был самый искуснейший игрок как на биллиарде, так и в картах; в игре на биллиарде ему не было соперников в Петербурге; он почти жил у ресторатора Леграна (потом Дюссо), где особенно ловко обыгрывал своих жертв, особенно молодых и богатых людей. Квартира этого Долгашева была в Морской, отделана очень роскошно и изящно и полна всевозможными редкостями: на окнах стояли драгоценные амфоры чуть ли не времён Сарданапала, этруские вазы, современные Аннибалу, сыну Амилькара, саксонский фарфор времён короля Августа, мебель Людовика XVI и других царственных особ Франции и Италии. Кровать, на которой он почивал от трудов своих, принадлежала несчастной королеве Марии Антуанетте. Долгашев вполне понял, что наши жуиры снизойдут до каких угодно ступеней, только умейте обставить грязь известным блеском изящества. Он хорошо знал, что наши благородные игроки, с тугими бумажниками, любят комфорт и покой для того, чтоб их занятие вышло как можно изящнее. На этот высший тон игры и избранное общество очень манится, в особенности разные зажиточные интенданты, купцы, банкиры, которые, после денег, всегда больше всего гоняются за избранным обществом. Разнузданный порок скорее всего отталкивает не потому, чтобы он возмущал нравственное чувство своего изящного поклонника, но потому, что он оскорбляет чувство изящного — этого соблазнительнейшего покрова всякой страсти. Долгашев имел вид барина, всегда со вкусом хорошо одетого; он называл себя фридрихсгамским первостатейным купцом, по происхождению будто бы был якобы белевским мещанином, звали его Александром Герасимовичем. В ресторанах он был больше известен под именем Смоленского. Впоследствии Долгашев был временным первой гильдии с. — петербургским купцом и участвовал даже в откупах в польских губерниях. По всем данным, Долгашев был не тем, что всячески желал из себя представить, — он не был простолюдин; в сильно пьяном виде, что с ним встречалось весьма редко, он иногда проговаривался на превосходном французском и немецком языках; языкознание он тщательно скрывал от всех. Также более всего поражали его странные, но случайно вырывавшиеся у него выходки: так он в просонках командовал подобно полковому командиру, а на обеих ногах его, на щиколотках, были глубокие следы оков.
В течение своего более полутора десятка лет пребывания в Петербурге Долгашев обманул и обыграл многих богатых и небогатых людей. Хорошо знавшие его говорили, что он нередко привозил домой большие узлы из салфетки, в которых было множество пачек ассигнаций различного достоинства.
Мы в одном из наших фельетонов «Петербургская старина» рассказали о крупном мошенничестве Долгашева, которое в своё время в Петербурге наделало много шуму и осталось до сих пор покрытым мраком неизвестности.
В тридцатых годах нынешнего столетия (XIX в. — Ред.) проделки рыцарей зелёного поля были особенно смелы и часты. В обеих столицах существовало несколько игорных домов, где шайки шулеров действовали с необыкновенною наглостью. Без товарищей, один, шулер ничтожен; одному играть рискованно, и, в случае разоблачения проделки, за него некому вступиться и принять его сторону в споре, ему необходимы помощники. В игре в банк и ей подобных один — его кажущийся антагонист; если нужно, он скажет «атанде»; если товарищ-банкомёт забыл число промётанных абцугов, он ловко напомнит и т. д. Другой товарищ — его дольщик; он держит банк с ним пополам, значит, имеет право прометать за него или дать ему другую колоду; сбился баламут[101] или абцужный, он его поправит; пришлось делать переборку на большее число абцугов, он, шаля, сделает её, ему это ловко; он сидит рядом с банкомётом, и на него никто не обращает внимания. В коммерческих играх один товарищ тоже необходим: играть одному — нахальная дерзость; тогда он должен сам делать и подбор, и вольт, что не может остаться незамеченным. Товарищество в шулерах необходимо: они связаны общим интересом и каждое лицо необходимо в компании. Один техник, он неуловимо делает дёржки, вольты и прочее; другой имеет дар завлекать, дружиться и «путать»; третий отлично живёт, имея богатую квартиру с приманками для пижонов; четвёртый обладает талантом пронюхать, у кого можно выиграть; пятый всегда в деньгах, у него хорошее знакомство и т. д. Таким образом, хорошо организованная шайка шулеров живёт как нельзя лучше, и стоит только попасть туда богатому пижону, редкий из них отделается тысячью, а другой всем состоянием. Эти милые люди увлекут хоть кого своими ужинами, с очаровательными девицами; в конце ужина всегда завязывается игра, о результате которой нетрудно догадаться.
Такая хорошо организованная шайка действовала особенно нагло в Москве в описываемое время; она, при помощи своих агентов, узнавала о прибывающих в первопрестольную столицу богатых лицах, только что получивших наследство провинциалах или просто зажиточных людях и ловко завлекала таких неопытных людей к себе, где красивые барыни были особенно любезны с ними. На вечерах шампанское было в изобилии. К вину нередко подмешивали одуряющие наркотические средства; особенно одно время был известен так называемый «кукельванец». Он имел такое странное свойство, что не лишал пижона физических сил, но, затмевая рассудок, совершенно отнимал у него память о том, что происходило с ним и вокруг него. Опоенный «кукельванцем» делался положительно автоматом, бессознательно исполняя всё, что ему прикажут. Очень понятно, что тогда ловкие, отборные артисты не дремали и метали банк и гости проигрывали все свои наличные деньги. Но этим дело ещё не ограничивалось, являлись ещё из дальних комнат невидимые лица с заёмными письмами, векселями, с нотариальными книгами. Пьяного заставляли подписать заёмное обязательство и его копию в книге. После такой проделки пижона отвозили домой, где он просыпал целые сутки и, проснувшись, ни о чём уже не помнил. Векселя такие, как рассказывает в своих воспоминаниях О. А. Пржеславский, обыкновенно писались на срок шести месяцев. В течение этого времени они переходили в третьи или в четвёртые руки, а с наступлением срока подавались к взысканию. Мошенничество было обставлено такими псевдозаконными формальностями, что судебные власти того времени, связанные буквою закона, не допускающею протеста по безденежности заёмных обязательств, и не могли воспрепятствовать взысканиям. Мнимые должники, ничего не помня, крайне удивлялись, всеми силами протестовали против взыскания, но так как не могли оспаривать своей подписи ни на векселе, ни в нотариальной книге, то в конце концов должны были уступать и платить.
